на который взял меня с братом отец. До этого я ни разу на эстрадном концерте не был.

Никакой концерт тогда не обходился без так называемых куплетистов, рассказчиков, танцоров (в большом ходу был эстрадный танец чечетка), а также фокусников, отгадчиков мыслей на расстоянии, эксцентриков, которые до упаду смешили публику, разыгрывая самые уморительные сценки. Впервые попав на концерт, я на все это смотрел, как говорится, разинув рот и развесив уши, а когда в конце концов на сцене появился квартет, я не узнал этих хорошо мне знакомых людей, в том числе и родного отца. Мало того что они нарядились в какую-то несусветную рвань, у всех были всклокоченные, словно давно не чесанные волосы, лица заросли дремучими бородами, за плечами – котомки, в руках – длинные суковатые палки или посохи. Лишь у одного палки не было, а был баян. Уже когда запели, я понял, что тот, который с баяном, и есть мой отец, так как я знал, что он не только поет в квартете, но и аккомпанирует. Я догадался, что он, как и другие, загримировался, надев парик с косматыми волосами, наклеив бороду и усы. Помимо лаптей с онучами и покрытого разноцветными заплатами коричневого крестьянского армяка на нем была старая, помятая, видавшая виды черная шляпа, на полях которой зияла дыра величиной с кулак.

После исполнения квартетом каждого номера публика оглушительно хлопала в ладоши, кричала “браво”, стучала ногами и приходила в такое неистовство, словно перед ней были не артисты, а самые настоящие беглые каторжники, явившиеся на сцену прямехонько из сибирской ссылки…Я не знаю, какой кинофабрикой был поставлен демонстрировавшийся в те времена кинофильм под названием “По диким степям Забайкалья”. Содержание его примерно следующее. У какого-то бедняка-крестьянина за неуплату долга помещику городовые отбирают единственную корову. Отчаявшийся крестьянин оказывает сопротивление полиции. За это его отдают под суд и ссылают в Сибирь на каторгу. Дома остаются жена, малые ребятишки, старенькие родители.

Истосковавшись по родным, по дому, бедняга совершает побег, пробирается с неимоверными трудностями через всю Сибирь, но, когда уже почти добирается до родного дома, его снова хватает полиция и водворяет обратно на каторгу, так и не дав повидаться с родными.

Не знаю также, кому именно принадлежала мысль показывать этот фильм не просто под музыку, а в сопровождении квартета сибирских бродяг, но эффект получился самый ошеломляющий. Содержание исполняемых квартетом песен предельно соответствовало содержанию фильма, и это производило такое эмоциональное воздействие на публику, что все плакали. Когда я впервые смотрел этот фильм, то, оглядевшись по сторонам, заметил, что весь зал буквально пестрел беленькими носовыми платочками, которыми зрители утирали слезы».

Глава VI

Я ВНОВЬ В ОДЕССЕ. ВЕСЕЛАЯ ЭКСЦЕНТРИЧНАЯ КОМПАНИЯ: А. И. КУПРИН, ИВАН ЗАИКИН, ЖАКОМИНО, СОКОЛЬСКИЙ. «ПРЕКРАСНАЯ ЕЛЕНА» С КУПРИНЫМ. НЕГР ГОПКИНС. Я КОНЦЕРТИРУЮ В ПРИФРОНТОВОЙ ПОЛОСЕ

Служа и работая в обеих столицах, гастролируя в провинции, я никогда не забывал Одессы. И потому, что меня тянули ее море и солнце, и потому, что я там вырос и воспитывался, и потому еще, что с Одессой были связаны воспоминания моего детства.

А воспоминания детства неискоренимы и неотразимы.

Да и кроме того, подбиралась всегда живая компания и весело, беззаботно летели дни за днями.

Открытка в честь бенефиса Ивана Заикина. Клоун Жакомино, куплетист Сергей Сокольский, певец Юрий Морфесси, атлет и авиатор Иван Заикин

Особенно любопытный выдался год, кажется, 1906-й, а может быть, и 1907-й. Александр Иванович Куприн, борец Иван Заикин, клоун Жакомино, куплетист Сокольский, а иногда эту белую компанию оттенял и расцвечивал черный, как вакса, негр-танцор Боба-Гопкинс. Да плюс еще я, Морфесси.

Трудно было подобрать более пряный человеческий букет. В самом деле – первый писатель-художник после находившегося еще в живых Льва Толстого и при этом обаятельный человек и увлекательный собеседник. Затем Заикин – черноземная русская сила, редчайший самородок. Его можно было часами слушать, таким образным, великолепным, чисто лесковским языком умел он рассказывать самые незначительные пустяки. А Жакомино – этот нервный, маленький итальянец, музыкальный гитарист, как угодно бросавший в воздух свое упругое, сбитое тело, прыгун и гимнаст! Сергей Сокольский был чудесный человеческий экземпляр и по красоте, и по фигуре, и по уму, и по таланту рассказчика и куплетиста.

Писатель А. И. Куприн и клоун Жакомино, 1911

В это время Заикин, приостановив свою карьеру борца-атлета, гнувшего и ломавшего серьезных противников, увлекался авиацией. В этом отношении его меценатски поощрял Артур Антонович Анатра, хозяин и директор «одесской школы летчиков». Он дал у себя Заикину полный простор, включительно до поломки нескольких аппаратов.

Заикин ломал их один за другим, но летать научился. И в этом отношении он был незаурядным, исключительным явлением среди людей своей профессии. Борцы, влюбленные в себя и в свою мускулатуру, терпеть не могут подвергать опасности свою жизнь. И, пожалуй, больше всего боятся членовредительства. Перспектива остаться калекою – это для борца самый страшный, самый пугающий призрак. А Заикин очертя голову бросил вызов всему страшному, что только таит в себе судьба летчика.

Однажды и я совершил с ним полет, и нашим спутником был А. И. Куприн. Отважился, признаться, я на эту авантюру в не совсем трезвом виде, да и Куприн и сам летчик, которому мы вверяли свои головы, были навеселе.

Смутно помню, как мы сели на аэроплан, как мы очутились в воздухе, но зато помню с незабываемой ясностью, как высоко над морем ослепило нас нестерпимо яркое солнце. И только спустившись на твердую землю, я сообразил, какому риску я подвергался, летая с пилотом, кутившим всю ночь[16].

Все мы, вышеупомянутые, каждый вечер бывали на людях, посещая увеселительные места и уголки Одессы. Посещали Александровский парк с его открытой сценой и столиками под гущею деревьев. Наше появление всегда бывало столь же эффектно, сколь и экстравагантно. Во главе – монументальный Заикин. Он шел, выбрасывая вперед, подобно кавалерийскому разъезду, маленького легкого Жакомино. Вытренированный в прыжках через восемь лошадей, он красиво и ловко делал сальто-мортале над первым попавшимся столом с кутящей компанией. И каждый раз это вызывало восторг и аплодисменты всей публики.

Иноща Заикин экспромтом появлялся на открытой сцене и произносил какой-нибудь совершенно невероятный монолог. Порою язык его основательно заплетался, но это лишь усугубляло овации по его адресу. Он был такой богатырь и так был знаменит, что ему все разрешалось.

В Одессе же, но только