почувствовала, как он проникает в мое тело, достигает желудка и немного его наполняет. Я передала миску в дрожащие руки Лии.

Рядом с Лией стояла высокая, очень худая девушка, напоминавшая вытянувшегося пятилетнего ребенка. На голове у нее пробивались светлые кудрявые волосы, большие глаза отливали зеленью. Казалось, что жир сохранился только в ее губах – настолько худым и костлявым было все ее тело. Руки ее безвольно висели по бокам. Когда Лия передала ей миску, она не смогла взять ее. Я наклонилась, взяла миску и поднесла к губам девушки. Она втянула жидкость в рот. Несколько капель потекли по щекам, но я пальцем направила их в рот. Девушка напоминала раненого олененка, и я сразу же поняла, что должна о ней позаботиться.

– Как тебя зовут?

– Бейлу, Бейлу Турновер.

– Я Рози Гринштейн, а это моя сестра Лия.

Лия робко улыбнулась.

– Турновер? – повторила Ханка. – Я знаю тебя, ты из Сату Марэ.

– Не разговаривать! – рявкнула Эйди. – На улицу! Строиться!

Мы послушались и быстро пошли из барака. Солнце еще не встало, и в предрассветном сумраке мы ежились от холода. Лия дрожала как осиновый лист. Белья нам не выдали, а ткань платьишка была такой тонкой.

– Строиться! Строиться! – кричала Эйди, и выглядела она при этом устрашающе. – Строиться, глупые свиньи, строиться!

– Эти женщины в форме – эсэсовки, – шепнула мне стоявшая рядом Бейлу. – Они нацистки. От них лучше держаться подальше.

– Эсэсовки, нацистки, – повторила я.

– Шшш… Теперь нужно молчать.

Мы построились в шеренги по десять человек. Было совсем темно, земля под ногами была влажная и грязная. Мне очень хотелось поговорить с Бейлу, но стоило мне коснуться ее руки, как это заметила эсэсовка и направилась к нам. Все замерли. Под суровым взглядом эсэсовки я изо всех сил постаралась не дрожать и смотреть прямо перед собой. Офицер прохаживался перед нашей шеренгой, а эсэсовки считали нас. Эйди тоже нас пересчитала.

Мне безумно хотелось есть, ноги у меня подкашивались, но я не шевелилась. Встало солнце, стало жарко и нечем дышать, но я не двигалась. Ступни у меня горели, сил не осталось, но я не осмеливалась пошевелиться. Пот тек по моей стриженной голове и заливал глаза. Я попыталась сморгнуть капли. Ноги уже почти не держали меня, но я изо всех сил напрягла мышцы, чтобы не упасть.

К нашей шеренге торжественно подошел солдат и принялся пересчитывать нас десятками.

– Шесть! – он прошел мимо меня.

– Семь! – он прошел мимо Лии.

– Восемь! – он прошел мимо Ханки.

– Девять! – он прошел мимо Бейлу.

– Десять! – он подошел к девушке, которая была еще меньше меня.

Девушку вытащили из шеренги, и эсэсовки отвели ее к другим, что стояли в стороне. Я не знала, что происходит. Время остановилось, и это было мучительно. Желудок мой забурчал и смолк, словно от страха. Все клеточки моего тела дрожали. Я огляделась, не поворачивая головы. Передо мной стояли девушки в коротких синих платьях. Такие же девушки стояли справа и слева от меня. У всех были выбриты головы. Все стояли не шевелясь. Я не знала, почему мы так стоим. Что с нами будет?

Наконец, все закончилось. Немцы засвистели в свистки, и все разошлись. Эйди подошла к нам.

– Куда их ведут? – спросила я, указывая на девушек, которых эсэсовки отвели в сторону.

– В газовые камеры, – ответила Эйди. – На смерть. Оттуда никто еще живым не возвращался. И нет смысла об этом думать. Не питайте ложных надежд, вы меня поняли?

Я не успела ответить, как рядом со мной появилась эсэсовка в темно-синем двубортном кителе и юбке чуть ниже колен. Она схватила меня за шею.

– Почему ты стоишь тут, как ленивая свинья?! Для тебя есть работа!

Она отпустила мою шею и собрала вокруг себя девушек, которые стояли рядом со мной. Мне показалось, что кожу на ее лице кто-то оттянул и так и оставил висеть. Под глазами у нее набрякли мешки, щеки обвисли и дрожали от гнева.

– За мной!

Когда мы начали работать, я поняла, что от кирпичного завода лагерь мало чем отличается. Вместо кирпичей здесь были огромные куски цемента. Вокруг стояли солдаты, мужчины и женщины, и выкрикивали приказы. Тело мое знало, что делать. Я подняла цементный валун и пошла с ним по полю.

Эйди пришла за нами на поле, когда солнце уже садилось. Я уже ни о чем не могла думать. Работать было невероятно тяжело, потому что я весь день ничего не ела. Сердце у меня колотилось как бешеное.

– Строиться! – скомандовала Эйди.

Солдаты резиновыми дубинками подгоняли нас, чтобы мы выстроились в шеренги по пять, и мы отправились назад, в бараки.

В бараке Эйди вышла и вернулась с темным хлебом и маргарином.

– Часть хлеба на утро, – сказала она. – Не ешьте все сразу.

Руки и ноги у меня дрожали. Эйди раздавала тонкие ломтики хлеба, чуть смазанные маргарином. Она вложила хлеб мне в руку, и я дрожащими руками поднесла хлеб ко рту. Пыталась оставить хоть что-то на потом, но не сдержалась – затолкала в рот весь кусок.

– Я покажу вам сортиры, – сказала Эйди.

В туалет я не хотела, потому что весь день ничего не ела и не пила.

Мы пошли за Эйди на улицу. Через несколько бараков от нашего я увидела длинное, узкое кирпичное здание, а там длинный ряд дырок. Никакой приватности, никаких дверей. Мы ждали своей очереди справить нужду. Когда мы уходили, я увидела эсэсовку, которая вела куда-то группу женщин и громко хохотала.

– Это доктора! – сказала она Эйди.

Женщины безучастно смотрели на нас.

– Правда? – спросила Эйди.

– Да, – ответила одна из женщин.

Они не были похожи на докторов – такие же истощенные узницы, как и я.

– Что ж, дорогие, уважаемые доктора, – сквозь смех объявила эсэсовка, – теперь вы будете мыть отхожие места. Приступайте!

Женщины побелели. Эсэсовка толкнула одну из них резиновой дубинкой, и та упала.

– Мыть туалеты, быстро!

Доктора, опустив головы, пошли к туалетам.

– Засучивайте рукава, вычерпывайте, что скопилось в туалетах, выносите наружу, а потом возвращайтесь и продолжайте, пока ничего не останется!

В здание вошли еще несколько эсэсовок.

– Посмотрите на этих докториц и их новое занятие, – со смехом сказала первая эсэсовка.

Все расхохотались. Женщины смотрели в дыры сортира. Щеки их пылали. Эсэсовки, сложив руки, наблюдали, как они голыми руками вычерпывают отвратительную коричневую жижу и выносят на улицу. Меня затошнило. Эсэсовки громко хохотали.

– Больше нечем гордиться, верно? – сказала одна из них заключенной, платье которой было залито мерзкой жижей.

– Пошли! – скомандовала Эйди. – Пора возвращаться!

Я повернулась