Единственное исключение отдыхать и праздновать в обычные трудовые дни давалось допризывникам — за 2–3 месяца до призыва в армию. При проводах парня в армию учитывалось, что не дай Бог, но, может быть провожаем его в последний путь. Страна наша Россия с незапамятных времен вела войны, большие и малые, справедливые и не очень, в защиту страны и завоевательные. Перерывы без войн составляли лишь 10–15 лет, не более. Основная часть армии — солдаты — крестьяне (а в комсоветское время и командный состав). Войны без жертв не бывает. Поэтому и соответствующая частушка — «Допризывники гуляют / Дорогую водку пьют / Ну и пусть они гуляют / Скоро в армию пойдут».

В комсоветское время школа как проводник коммунистических идей и соответствующей культуры всячески боролась с крестьянским укладом жизни, называя его некультурным. И постепенно мы запели лишь песни советских композиторов, затанцевали фокстроты, вальсы и современную «культурную топотуху», а из спортивных игр освоили волейбол и футбол. А народное творчество, как в заповеднике, осталось только в коллективах «народных хоров» и … в нашей памяти.

Можно было бы еще многое рассказать о жизни крестьянства, многое и многих вспомнить. Но не хочу отвлекаться от главной задачи. Рассказанного вполне достаточно для доказательства абсурдности оценки крестьянства идеологами комучения как реакционного класса, их утверждения об идиотизме деревенской жизни, высказывания основателя «социалистического реализма» о глупости крестьян.

Никакая реакционность крестьянству не присуща. Ни к какому регрессу крестьянство не вело. Наоборот, оно очень нуждалось в прогрессе, освоении научно-технических достижений. Да, оно консервативно, но в абсолютно разумной мере. Его консервативная разумность не позволяла произрастать красивым сорнякам на теле прогресса, раздуваться химерам, в какие бы прогрессивные оболочки они ни рядились.

Деревенская крестьянская жизнь сама по себе без постороннего вмешательства — нормальная человеческая жизнь, с плюсами и минусами. Не идеальная, конечно, а где она идеальная? Только в головах социалистов — утопистов от Т. Мора до Маркса и Ленина включительно. Идиотической старалась ее сделать наша власть, особенно комсоветская.

Крестьянство никому не мешало, не претендовало на власть в стране. Его самым заветным желанием было, чтоб власть как можно меньше вмешивалась в его жизнь, давала бы ему жить спокойно и самостоятельно.

А самостоятельно крестьяне, в отличие от горожан, жить могут, умеют и хотят. Ради этого они без надежды на особую взаимность кормили и содержали остальное население страны, оставаясь нередко голодными, если власть забирала больше, чем они могли отдать. Крестьянство отрывало от себя своих сыновей для армии, направляло свою неукоренившуюся часть на работу и жизнь в города. По выражению Л.Н. Толстого, крестьянство было основной силой жизни русского народа.

Так почему, зачем, за что мы уничтожили свое крестьянство, впервые в истории человечества?

Эти мучительные вопросы я задавал себе, в конце 80х годов XX века при очередном приезде на Родину в родимом Вынуре, сидя на скамейке у дома соседей (нашего дома уж след простыл).

Только что я объехал, обошел соседние деревни нашего сельсовета. Прошел по деревне Устье, улица которой стала непроезжей, как в лесу. Постоял, сняв кепи, у места, где была семилетняя школа, куда я ходил 3 года. Следа даже от школы не осталось… Притихшая, сиротливая, в разы уменьшившаяся деревня, без ребятишек, с большими прорехами исчезнувших изб…

Посмотрел место, где в мои годы привольно раскинулась в километре от нас деревня Черное озеро возле одноименной старицы реки Пижмы. В 17 ее домах жили основательные крестьяне (за что и пострадали многие из них при раскулачивании) по одной фамилии — Березины. О деревне напоминали лишь заросшие малиной и бурьяном усадьбы — осырки.

Иная картина представилась в деревне Кугланур. Вдоль пустынной улицы сохранилось до 30 из 130 изб. В заросших осырках зрели яблоки. Заходи в любой дом, все есть, только никого нет, как Мамай прошел. Стояла жуткая тишина… Большая деревня, в которой родилась моя мама, — умерла. А какие шумные, веселые были гулянья в Куглануре! На каком прекрасном высоком месте возле небольшого хвойного леса у истоков речки в подножье увала стояла веками эта деревня! Здесь жил способнейший Миша Лачков, с которым мы сидели на одной парте с 5 по 7 класс… Всю дорогу обратно я был вне себя от злости… Исчезли, мне сказали, соседние деревни, не нашего сельсовета: Байдуры, Росляты, Тимино, Змеевка, Даниленки…

Приехав, сижу, кое-как успокоился, думаю…Оглядываюсь вокруг…

Местность все та же, ничего не изменилось. Все так же журчит Вынурка. Синеют как ни в чем не бывало хвойные Тиминский и Кугланурский леса на взгорке, а между ними, как и раньше, веселит глаз березняк.

Абсолютно узнаваема Пижма со всеми своими заводями, белым песочком у пологих съездов, в котором мы нежились после купания. (Это он вылечил меня, как говорили, «нежильца»). Все так же строги обрывистые берега Федюниного и Карпового омутов, манящи игривые заросли Крутого лога.

Я даже узнал место, где сидел, бывало, с удочкой, глядя на поблескивающие стайки верхоплавок — щеклеи.

Ласкает глаз панорама заливных лугов Туманихи, Цыпаихи и полян Малой рощи. Все так же живописны дубовые рощи, а за ними на страже темнеет суровый безлюдный, бесконечный сосновый бор…

А над всей этой безмерно родной землею — от края до края — бездонный купол до боли знакомого неба…

А деревню родимую я абсолютно не узнаю, ни издали, ни вблизи…

Исчезли все тополя и ветлы, склонявшиеся в детские годы мои над деревенскими улицами — Верхним и Нижним концами, Зарекой, Хутором и Мутовкой-Залогом, — где каждый камушек был мне знаком, где каждый метр земли был истоптан моими босыми (или в лапоточках) ножками. Не высятся более величаво сосны по дороге на Хутор. Исчезли так радовавшие нас, ребятню, сады, созданные агрономом — самоучкой Игнатом Кузьмичем …

Вдоль улиц сиротливо скособочились неопрятные, неухоженные, старые и немощные избы, с опасно большими прорехами между собою… Ни одной вновь построенной избы! За улицами на голом угодье притулились щитовые домишки-времянки для присланных на принудительные работы поселенцев.

А улицы…, а улицы, в мои годы подметавшиеся, оканавленные с обеих сторон, покрытые ровной травой — муравой, с тротуарами пусть земляными, для пешеходов, с приветливыми скамеечками под окнами домов…, превратились в непроходимые препятствия не только для машин, но и для пешеходов. Посередине Верхнего конца всерьез образовывается овраг, на нашем Нижнем конце — метров на 75 длиной разлилась грязная вонючая лужа… А главное: ни в деревне, ни у реки ни одного детского