Хотя большая часть великих французских монастырей была разрушена или распродана в свирепые антирелигиозные годы революции, под видом странствующих монахов им удавалось найти ночлег в заново отстроенных церквях, попадающихся по пути. Уилл договаривался о еде и смене лошадей, шутливо повторяя, что скоро превратится в образцового священника. Мадам в ответ пугала его адскими кострами.

Став союзниками по необходимости, они сплотились в отличную команду и научились общаться друг с другом без слов, посредством взглядом и жестов. Хотя им и не нужно было больше притворяться, они тщательно играли свои роли, ведь, по выражению Уилла, крысы могут в любой момент выскочить из какой-нибудь неприметной дыры.

Ели они по-прежнему под открытым небом. Уилл все так же рассказывал истории, которые мадам слушала как завороженная. Но о себе никогда ничего не сообщала, а он больше не расспрашивал. Как ни глупо, ему хотелось, чтобы она по собственной воле доверилась ему, без необходимости с его стороны обманом или уговорами выведывать информацию.

Все сложнее становилось напоминать себе, что эта женщина предала его кузена, втянув в политический скандал. Сколь бы он ни сопротивлялся, слабый росток товарищества окреп во время дорожных опасностей и приключений и обвился вокруг его души, грозя навсегда связать его с этой женщиной. Это представляло не меньшую угрозу, чем чувственное влечение, искушавшее его с каждым вдохом.

Изо дня в день, рассказывая очередную историю, он делал замечания или наблюдения, побуждая мадам Лефевр поделиться своим жизненным опытом. Но она хранила молчание, тем сильнее разочаровывая его. В далеком прошлом осталось опасение, что она придумает какую-нибудь сказочку о себе, желая лучше выглядеть в его глазах. В дороге она вела себя честно и прямолинейно, точно армейский товарищ, но Уиллу было больно сознавать, что после стольких совместно пережитых приключений он знает о ней не больше, чем когда они только покинули Вену.

Во многом она стала ближе ему, чем все остальные люди из окружения, за исключением кузенов Рэнсли. Он чувствовал, что как никогда близок к познанию ее сокровенной сути, души, до сих пор ускользавшей от него. Однако Элоди упорно сторонилась его физически и духовно. Намеренно ли или чтобы обезоружить его? Была ли это тактическая уловка или нет, Уилл душой и телом жаждал свою спутницу и хотел, чтобы и она возжелала его. Ему во что бы то ни стало нужно было разгадать ее тайны.

До того, как он соблазнит ее. Через день-другой они окажутся в Париже, и тогда игра пойдет по-крупному. Он намеревался привязать ее к себе шелковыми путами физической близости незадолго до того, как они войдут в городские ворота. Прежде чем она попытается сбежать от него на поиски загадочного Филиппа. Прежде чем он доставит ее в Англию. Невзирая на растущую духовную близость, он по-прежнему намеревался отвезти ее туда, хотя и не был вполне уверен, как следует поступить, когда миссия будет выполнена.

Заметив укромное местечко под кронами деревьев на берегу маленькой речушки, Уилл жестом приказал мадам Лефевр съехать с дороги. Пока она поила лошадей, он извлек из седельной сумки их простой обед, мысленно снова вернувшись к дилемме.

Возможно, ему удастся укрыть ее в одном из своих тихих деревенских владений, а в Лондон он отправится один, чтобы выяснить обстановку в министерстве иностранных дел. Он гадал, нет ли иного способа оправдать Макса, не заставляя мадам Лефевр давать показания в его пользу. Не хотелось отправлять ее на виселицу.

К тому времени, как она напоила лошадей, он расстелил одеяло на траве под деревьями и разложил хлеб, ветчину и сыр, поставил бутылку вина. Надеясь вызвать ее на откровенный разговор, не спешил начинать очередную историю. Мадам, похоже, ничуть не возражала против еды в тишине. Когда Уилл совсем было собрался признать поражение, она спросила:

– У вас что же, байки закончились?

– А вам разве не наскучила моя болтовня?

– Вовсе нет. Но есть и еще кое-что, о чем бы мне хотелось узнать. Не расскажете ли вы о своем детстве? Вы так много говорили о своем жуликоватом прошлом, но никогда о том, как вы стали тем, кем являетесь.

В памяти тут же возник водоворот страха, голода, боли и страданий, грозящий снова поглотить без остатка. Уилл покачал головой, отгоняя горькие воспоминания:

– В моем детстве нет ничего забавного или поучительного.

– Оно было тяжелым?

– Да.

– И все же не могли бы вы поделиться? Я никогда не встречала человека вроде вас. Понимаю, невежливо проявлять подобное любопытство, но, право, интересно.

Уилл тут же ухватился за эту возможность:

– Я расскажу вам о своем детстве, если вы в ответ поведаете о своем. Во время нашего путешествия я уже достаточно выболтал о своей напрасно растрачиваемой жизни, вы же все время молчали.

Подумав мгновение, мадам Лефевр кивнула. Ликуя, Уилл перевел дыхание.

– Что ж, хорошо, но вы первый. Где вы научились всем тем вещам, которые делаете будто инстинктивно? Бесшумно передвигаться, соперничая с тишиной. В любое время и в любом месте вести себя столь настороженно. Способности принимать любой облик и казаться своим в любой компании. Говорить и как английский аристократ, и как венский работник.

– Бесшумность нужна для того, чтобы передвигаться незамеченным, настороженность – чтобы воровать кошельки и не быть пойманным. В Англии карманников либо вешают, либо высылают из страны. Ну а способность принимать любой облик? Я был в шкуре этих людей, пришлось в совершенстве осваиваться, чтобы выжить.

– Как случилось, что племяннику графа, пусть и незаконнорожденному, пришлось стать воришкой, карманником и рабочим?

Уилл подумал о насмешках и издевательствах, которым подвергался во время учебы в Итоне, невзирая на то что по силе превосходил обидчиков. Ему на стул подкладывали грубые изображения кукушки, в толпе кто-то негромко, чтобы невозможно было понять, говорил, что его мать понесла от целой компании парней. Не станет ли и аристократка мадам Лефевр презирать его, когда узнает правду? Он так не думал.

– В год своего дебюта в лондонском обществе моя мать, дочь священника, без памяти влюбилась в моего отца. Младший сын графа Суинфордского, самовлюбленный мерзавец, слыл распутником и игроком. Он заманил ее в свою квартиру, погубив репутацию. Она не пожелала с позором удалиться в деревню, и тогда семья отказалась от нее. Некоторое время отец и мать жили вместе в каком-то зловещем местечке неподалеку от Севен-Диалз, а потом, проиграв за ночь все свое состояние в карты, отец бежал в Брюссель. Его старший брат, нынешний граф, предупреждал, что не намерен больше оплачивать его долги, а к жизни в Ньюгейте[9]отец готов не был. Он бросил мать на шестом месяце беременности. Она ухитрялась кое-как зарабатывать рукоделием, чтобы мы не умерли с голоду.

Хотя из детства он помнил голод, страх, одиночество, а впоследствии и злость.