боем, восемь и пробили, когда она пришла, швырнула письмо, и спиной повернулась. А этих вот, о которых вы спрашиваете, я не знаю, может видела, но сами смотрите, сколько тут жильцов, большей частью приезжие, хорошо если со своей квартиры всех знаем, и ладно.

Для порядка Сергей ещё раз постучал в двери, подождал, но получатели писем, видимо, нашли себе другое, более увлекательное занятие, чем сидеть по своим углам. Оставался ещё один, девятый, тот, кто выписывал «Мурзилку». Частный дом находился на Алексеевской улице, но не на той, по которой Травин ходил на работу и обратно, а по другой, тянувшейся от Крестьянской к Алексеевской слободе. Сергей этот адрес оставил напоследок, непонятно, что заставило Глашу взять именно его, а не ограничиться двумя почти соседними домами.

Но перед этим Травин ещё раз вернулся к дому Станкевича. Там он взглядом отметил окно комнаты таможенника, оно выходило на проезжую часть и было закрыто. Из соседнего окна неслись звуки патефона, видны были силуэты танцующих людей, на первом этаже кто-то громко читал новости и смеялся. Взгляд зацепился за крышу — там знакомый Травину человек крепил что-то к шпилю.

— Инженер это, — рядом с Сергеем остановилась пожилая женщина. — Житья от него нет, всю крышу проволокой запутал, а если гроза, сгорим к чёртовой бабушке. Я уж и в милицию писала, толку нет.

— Савушкин? — уточнил Травин.

— Они. Как есть преступный элемент, смотри, словно горный козёл прыгает, и ведь нет страха у человека.

Савушкин и вправду вёл себя бесстрашно, он долез до середины шпиля и там распутывал что-то двумя руками, держась ногами за опору. Казалось, ещё чуть, и свалится с высоты тридцати метров, но инженер, видимо, не в первый раз такое проделывал.

— Все люди как люди, — женщина нашла собеседника и упускать не собиралась. — У этого ни жены, ни детишек, бобылём живёт.

— И что, не водит никого к себе?

— Да была у него одна, но потом к другому прибилась, в нашем же доме нашла, шалаболка. Он вешаться хотел, да перехотел, ирод.

— Прям так и вешаться?

— На своих проводах повис, пожарники снимали, ух и страсти тут были, а потом вроде как поутихло.

— А как пассию его звали?

— Кого?

— Ну эту шалаболку.

— Да Глашка же, почтальонша.

Травин усмехнулся. Если предположить, что Глаша не сбежала куда-то, то вот он, готовый подозреваемый, прыгает по крышам. Убийство из ревности — банальнейшая ситуация.

Что одна, что другая Алексеевская улица были вымощены плохо, горкомхоз обещался начать ремонт этим летом, и даже щебень завёз аккурат перед Пасхой. Кучи камней не мешали детям гонять тряпичный мяч или бегать за обручем, подгоняя его палкой, Травин пытался увернуться и от тех, и от других, но улица, вначале широкая, сузилась так, что двум телегам не разъехаться. Нужный дом он нашёл не сразу, тот стоял немного в глубине, адрес был написан на заборе краской, наполовину смывшейся весенними дождями. Сергей подёргал ручку калитки, потом встал на цыпочки, запустил руку за загородку и сам отодвинул щеколду. На участке, особенно в тенистых местах, лежал снег, но дорожка, отсыпанная щебнем, очень похожим горкомхозовский, была совершенно сухой. Мальчик лет шести в шапке и шерстяном пальто качался на качелях, подвешенных к притолоке крыльца.

— Ты Максим Гаршнек?

— Да, — мальчик глядел на Травина с любопытством. — Вы как калитку отворили, я думал, может воры лезут.

— Часто лазают?

— Нет, вы первый. Вам мама нужна?

— Сначала ты. Журнал «Мурзилку» выписываешь?

— Конечно, я уже читать умею. Только у меня он уже есть.

— Почтальон принёс?

— А то. Недавно совсем.

— В пятницу?

Мальчик прикрыл глаза, начал загибать пальцы.

— Угу, — сказал он, — а может нет.

— Ладно, — сдался Травин, — зови маму.

Максим с сомнением посмотрел на Сергея, видимо решая, стоит ли оставлять его одного наедине с качелями, и скрылся за дверью, но тут же выбежал.

— Сейчас мама подойдёт. А вы милиционер?

— Кто милиционер? — дверь отворилась, на пороге стояла Черницкая.

Глава 6

Глава 6.

— Заходила в прошлую пятницу, точно помню, я тогда не работала, — Черницкая сидела напротив Травина, держа в руках фарфоровую чашку. — Вот на этом месте она сидела, где-то в половине девятого вечера, мы с ней поговорили немного, а потом она ушла. Вы ешьте.

— Домой? — Травин поёрзал на стуле. Свою чашку он держал двумя пальцами.

Стул был жёстким и неудобным, с гнутыми ножками и спинкой из прутьев. Лампа, висевшая над столом, едва не касалась его макушки, когда он наклонялся вперёд, чтобы взять ещё одно печенье — имбирное, с орехами. Имбирь Травин не любил. Если не считать этих мелких неудобств, в доме Черницкой было уютно, сени отгораживали большую комнату от крыльца, здесь же находился открытый очаг, в котором тлели дрова. Между окнами стоял резной буфет с посудой, готовила доктор явно не здесь, на отдельную кухню, которую удалось мельком рассмотреть, вела дверь, другая такая же закрывала проход в остальную часть дома. Места здесь было в разы больше по сравнению с избой, которую Травин снимал.

— Нет, она говорила что-то об ещё одном месте, куда должна была зайти. Да вы не стесняйтесь, у меня по случаю муки и масла много, я ещё напеку, — Черницкая кивнула на тарелку, где лежали два последних печенья, — пациенты обеспечивают, я им велю не делать этого, так всё равно несут.

— А не припомните, что она об этом месте сказала?

— Нет, — Елена Михайловна посмотрела вверх и влево, решительно мотнула головой, — нет. Сказала только, что ей по пути. На улице уже смеркалось, у нас, знаете, тут, бывает, пошаливают, чужим ночью ходить опасно, но я сама привыкла, иногда в больницу вызывают.

И она кивнула на телефонный аппарат, стоящий на буфете.

Травин точно знал, что на начало апреля этого года в Пскове было 648 абонентов, у Соколова, начальника станции, трудились восемь телефонисток, в основном они соединяли различные учреждения и высокое начальство, а у простых горожан в пользовании находилось всего около сотни номеров, и это количество неуклонно сокращалось. Сергею телефон положен не был, да и не потащил бы никто ради него линию в слободу.

— Через забор, —