Патроны я забрал себе, а письмо оставил у хозяина. Из его винтовки вынул затвор и вонзил ее штыком в землю возле головы убитого, а потом закрепил веревочкой и прижал прицельной планкой небольшую веточку поперек ложи. Будет вот такой необычный крест, вдруг кто заметит, подойдет и тогда уже зароет. Прощай, товарищ, жаль, не знаю, как тебя звать. Лежи тут, а я пойду дальше. Я ведь еще не умер и оставаться здесь не должен.

Настроение было не ахти, да и полезли мысли, что если случится так и со мной, то мне также лежать безымянным и ниоткуда взявшимся. Красноармейскую книжку должны оформить, наверное, были? Но не сделали. Есть, правда, бумага с печатью – просьба о допуске на артиллерийский склад, которую я сдать забыл, когда меня посылали туда неделю назад с донесением. Еще есть тот самый медальон, хотя я долго колебался, оформлять ли его как положено, но таки заполнил и вложил.

Прошел еще сколько-то полями и рощами и устроился на ночь. Сделал себе бульончика с вермишелью, отрыв ямку, чтобы огня не было видно. А дым… Ну что уж, мало ли тут чего горит и тлеет между Пслом и Десной, целый фронт, можно сказать, и населения мирного тоже немало…

* * *

Снова вспомнил про умершего и еще раз пришел к выводу, что, скорее всего, его застрелил кто-то из тех, кого он считал своим. Может, даже односельчанин. Вспомнил что-то из прошлого, скажем, про ту же Сашеньку, которая не тому внимание уделила и жизнь свою соединила не с тем, вот и отомстил. Возможно такое в принципе? Да, когда нашу дивизию развертывали, так и односельчан хватало. В соседнем отделении два родных брата оказались, близнецы как бы, но похожие друг на друга не более как обычные братья. Да, не могли они в детстве путать народ своей похожестью….

Спалось мне плохо. Больно много впечатлений за этот день выдалось. Да и перед сном имело смысл подумать о многих вещах. В том числе и о том, что прорыв произошел, и меня ждет теперь очень сложная задача по выходу на восток. И другая проблема: как быть дальше? В смысле: один или в компании. Насколько я успел узнать, окруженцев, выходивших в группе, меньше потом «фильтровали». И понятно, почему: вышли впятером, и все четверо остальных показывают, что шел вместе с нами, вражеской пропагандой не занимался и изменить не пытался. А когда один – кто подтвердит, как он себя вел за неделю выхода к своим? Имело смысл и другое: когда нас группа, мы сможем и отстреляться от небольшой немецкой группы. Когда я один, мне должно сильно повезти при столкновении с той же группой. Поневоле подумаешь о пулемете или автомате.

Но вот после мужа Сашеньки у меня возникло внутренннее противодействие совместному выходу из окружения. Его ведь убил не фашист, а кто-то из своих. За что и почему – не знаю. А раз не знаю, вдруг у него есть то же, что и у меня?

Вспомнилось мне и другое: еще до ухода на одном из форумов была дискуссия, как нужно выходить из окружения. Вот топикстартер и доказывал, что надо было рассыпаться на тройки и выходить. Ему-де говорили его одноклассники, попавшие в Чечню и там это видевшие, как их враги «растворяются» в лесах и в горах. И именно тройками. Тогда над ним, помню, посмеялись. И сейчас мне эта идея не очень понравилась. Представил себе фронт в составе полумиллиона человек, разбившихся на тройки и выходящих из окружения, и подумал, что идея совсем нехороша.

Если бы наша рота выходила из кольца лесами, то еще ладно, можно было и так, и эдак. Но фронт, выходящий тройками по степи, это фантасмагория какая-то, если не сказать ярче. Потом вспомнил прочитанное: немцы тоже выходили из окружения большими группами. Разумеется, были и одиночки, и мелкие группы, но, насколько я помню, из корсуньского котла они выходили плотной колонной, в первых рядах – дивизия «Викинг», то есть в любом случае несколько тысяч человек. А дальше их подпирали другие дивизии. В общем, их было тысяч двадцать, если я не путаю. И никаких тебе рассеяний по три или по пять бойцов. Видимо, так и нужно было, чтобы прорывать заслоны, скажем.

Размышления меня постепенно склонили в сон, и я заснул. Но спал, много раз просыпаясь, ибо снилось, что ко мне, пока сплю, подходят немцы. И, просыпаясь, я готов был увидеть штык возле лица. Облегченно вздыхал и снова засыпал. Перед рассветом уже ложиться не стал, а быстренько согрел себе в консервной банке чайку (щепотка на полбанки воды) и, прихлебывая на ходу, двинул вперед.

Над полем еще стелился туман, но мне он не мешал. Чай меня хорошенько взбодрил и оптимизма прибавилось. Встретившийся хутор я вновь обошел – ветер дул оттуда, и пахло готовящимся завтраком. Раз так густо и далеко несет запах, то, логически рассуждая, можно ждать, что там варит или греет борщ не пара женщин, а работает пара полевых кухонь, а то и больше. Лучше я не буду рисковать. И еще раз пожалел, что нет у меня какого-то оптического прибора, чтобы издалека усмотреть, кто там в хуторочке что варит. Но с собой брать оптику я не стал, а тут никак не попадалась она так, чтобы изъять и ничего за это не было.

Впрочем, я недолго страдал по оптике, ибо желание мое сбылось, но как мне не хотелось бы такого удовлетворения в будущем! Потому как я наткнулся на разбитый наш обоз. Видимо, немецкие танки застали вереницу подвод на дамбе и прошлись «головней» по нему. Кто уцелел на дамбе и убежал на мокрый луг – был расстрелян на нем. После чего остатки посбрасывали с нее вниз, так что под греблей, как здесь ее называют, образовался сплошной вал из раздавленных и простреленных людей, лошадей и обломков телег с их содержимым.

Правда, регулярно по дамбе мотались немецкие мотоциклы, так что приходилось притворяться мертвым. Но мотоциклисты среди множества тел в серых шинелях не заметили одного живого. Потом я не выдержал этого царства мертвых и убрался оттуда подальше, нагруженный разным полезным скарбом. Но меня все добытое недостаточно радовало.

Уйдя под прикрытие прибрежного ивняка, я сел и стал успокаиваться. Столько убитых на небольшом клочке земли я раньше не видел. Даже при том налете, когда наш эстонский «максим» приказал долго жить вместе с переносившим его Прошей. А сейчас… Ну, наверное, полсотни убитых страшным валом возле дороги, и кто знает, сколько дальше, по всему лугу, вплоть до предела дальности пулеметов…

Чтобы вырваться из лап стресса, я достал лист бумаги и принялся записывать фамилии убитых, которые я увидел в их документах. Всего десяток я успел посмотреть. Конечно, можно было собрать их с собой, а потом спокойно переписать, но это означает, что они уйдут безымянно, ибо кто знает, что будет со мной дальше. А так бабы и детишки из села закопают, и сохранится память, что были там такие-то и такие-то.

Ну да, и тут возможны варианты, но вот сохранилась же петлица с генеральскими звездами у безвестных останков в вяземском окружении, и так нашелся командарм Ракутин, о судьбе которого никто не знал много лет[12]. Из кольца не вышел, смерти его никто не видел, в плен не попал. Его зарыли в лесу местные жители (скорее всего), вот так он и нашелся. Да, возможно, их документы заберут немцы, поглотит плямя пожара, но не все же!