Обстреляли меня три раза, причем один раз свои же при выходе. А раз вообще дико и непонятно. Иду я ночью по полю (это было еще до падения в воронку) и слышу справа винтовочный выстрел. Я присел и узрел впереди себя красную трассу, пересекшую мне дорогу, как черный кот путь во дворе. Упал на землю и увидел еще одну трассу, тоже впереди себя, но чуть ближе, чем первая. Я ползком переместился в сторону и изготовился, но на этом все затихло. Никто больше не стрелял, никто на меня не набежал, никто не окликнул. Я сделал крюк и обошел пакостное место. Но вот кто это был, по кому стрелял: по мне, призракам в его мозгу и для чего, так и осталось непонятным. За исключением того момента, что если бы он взял упреждение поменьше, то мог бы и зацепить. После чего выход к своим стал бы проблемным и даже невозможным.

С едой было нормально, с водой чуть хуже, ибо в села и хутора я так и не зашел, а прочие источники не всегда радовали. Но – не пустыня же, хотя чистую воду приходилось экономить. Просто кипятить взятую воду приходилось аккуратно, потому как костерок на оккупированной территории слегка демаскирует, а под сомнительную у меня не было лишней посуды. Кстати, пару раз натыкался на соленые озерца. Может, они могли и за лечебные сойти, но мне отчего-то хотелось пресной воды. Но еще раз повторю, это сильно не мешало.

За вторым рукавом Хорола встретил наше боевое охранение, которое меня сначала обстреляло, потом обматерило, я им ответил упоминанием их предков, происходящих от лесных зверей и пиломатериалов. Дальше диалог был более плодотворным. Как выяснилось, это даже ребята из нашей дивизии, только из другого полка.

Дивизия наша тогда занимала оборону по Пслу от Остапья до Сухорабовки. Может, и до каких других сел, но тут я уже точно не знаю. В штабе полка, куда меня вскорости препроводили, мои «документы» вызвали некоторые сомнения, которые в беседе успешно развеялись, поскольку я назвал и место расположения штаба дивизии, и командира дивизии (и что он именно полковник Афанасьев), то, что один полк воевал за Днепром, а также некоторые другие детали. Поскольку мой полк еще не выходил, то меня оставили у себя, пообещав потом вернуть в целости и сохранности обратно.

Спасибо, что хоть так подсластили пилюлю, а не просто сказали: «Шагом марш!», хотя кто потом отдаст красноармейца, потому как и у самих некомплект… Правда, бинокль отобрали, сказав, что не положен он рядовым. Да, не положен, как и ТТ, но про него я помалкивал. Про карту – тоже, но если мы сейчас будем отходить, то ценность ее будет равняться ценности бумаги, ибо мы скоро выйдем за ее границы.

Карабин не понравился и здешнему ротному, но он тоже не имел возможности его заменить сразу. День сурка какой-то получается. Снова документы, снова карабин, который мозолит глаза, но который, тем не менее, остается…

Вообще что-то странное выходит. Вроде как к своим вышел, должна душа рваться на части от радости, а у меня только усталость и ворчание на разные мелочи бытия. Может, это та самая депрессия? Не похоже. Один знающий человек мне сказал, что при депрессии должен обязательно быть запор. А то, что в «бабских» журналах пишется про депрессии у звезд – это «белый шум» и заполнение пустого места в журнале измышлениями на популярную тему. Ладно, утром увидим, депрессия это или нет. Пока же меня поставили на пост на входе в село, я стоял и тихо страдал от несовершенства мира и самого себя: выйдешь к своим – ан не радостно, да еще и с ходу на пост ставят. Сплошное мучение Даниила Заточника: «Кому Переславль – а мне Гореславль, кому Белоозеро – а мне оно смолы чернее, ибо не развилось там счастие мое».

От мыслей о Наташе я прямо силой удерживался, иначе свалился бы в черную бездну тоски. Пока еще так, на краешке ее и в раздражении, но не в горе. Но нужно удержаться на этом краешке. Вот и вышел «праздник со слезами на глазах». Правда, я еще сохранил критичность восприятия и понимал, что могло бы и похуже выйти. Скажем, посадка и разбирательство, не шпион ли я, или вообще плен. Осталось только утешать себя, что раз вышел живым и не раненым, а лишь раздраженным и лишившимся бинокля – значит, я еще для чего-то нужен. Или просто везет.

Утро показало, что депрессии явно нет, спать хочется, ибо практически не спал со всеми этими делами, кухня не прибыла, так что завтрак отменяется – все нормально, вполне рабочая атмосфера. Пора идти на берег рыть себе ячейку. Жизнь подолжается, раз у тебя есть заботы и от тебя что-то требуется. «Пойду и подопру».

Ячейку копать не потребовалось – отделение уже окоп выкопало, надо только кое-где его углубить. Со мной стало в нем восемь душ, пулемет в наличии был, автоматов, правда, не досталось, самозарядок – тоже, но гранаты имелись. У меня сразу же спросили, не богат ли я табаком – увы, нет. Вообще стоило подумать о других и попавшийся мне кисет у дамбы взять, но что уж там, задним-то умом. Отдал одну из найденных банок, чтобы народ с утра не ходил голодным. Оказались внутри бычки в томате – значит, завтрак будет. Я по утрам люблю чай и кофе, а остального можно и по минимуму. Так что нагрел водички в консервной банке, кинул туда заварки, и с сухариком вполне пошло. Теперь можно ход сообщения углублять и свое место обихаживать, как там мне удобно. И два дня обихаживал, пока не начался отход. До того была относительно тихая жизнь с редкими артналетами от немцев.

В этом отделении народ собрался аж из трех областей: трое – из Харьковской, двое – из Киевской, остальные – из Полтавской (считая и меня тоже). Так что можно было наблюдать спор между первой столицей и второй. К тому времени в столицах УССР побывал и Харьков, что оставило в сердцах наших харьковцев (слово «харьковчанин» они не использовали) неизгладимый след, но вот теперь столицей был Киев. Так что периодически имела место быть шутливая перебранка на тему «Зачем Киев сделали столицей, если Харьков до сих пор больше». Ну и прочие доказательства того, что их город лучше, научной доказательной базой не обладающие.

Сержант Веремейко обычно посмеивался, но когда Семен-харьковец в пылу полемики заявил, что Киев – это контрреволюционный город, политизацию спора задавил в зародыше. Под угрозой нарядов вне очереди спорящие вернулись к сравнению красоты протекающих через города рек и стоящих памятников. Насчет рек харьковчанам обычно было нечем крыть, так как две протекающие через центр города реки однозначно проигрывали одному Днепру. Еще сложно было побить козырь возраста Киева и разных древних памятников в нем. Харьковцы в битве сразу переходили к новым заводам и новым районам, что строились у них. Вот тут мяч переходил к «первой столице».

Еще приятное воспоминание было о баньке, особенно после известных обстоятельств с выходом из окружения.

Дальше все началось сначала: отход, новый рубеж, с него нас сбивают ударом или обходом, мы снова отходим. Все дальше и дальше на восток. Закончилась Полтавская область, началась Харьковская. К началу октября дивизию вывели в резерв и даже пополнили: люди были из Ростовской области и еще откуда-то. Но передышка была ненадолго, и пополнение нам значительной силы не придало.

Соседний полк был выдвинут на фронт, потому как обозначилась угроза Богодухову, а позже и наша очередь пришла. После недели или чуть больше сдерживающих немцев боев продолжился отход. Кажется, это было 16 октября. Через неделю немцы взяли Харьков и Белгород. Но это было уже из их последних сил. Как оказалось, за Харьковом преследования отходящих не было, да и от нас немцы отстали. Между остановившимися фашистами и нами осталось довольно большое расстояние. Ситуацию немцам подпортила распутица, так как в грязи застряли оставшиеся машины. Поэтому довольно долго в образовавшейся многокилометровой нейтральной полосе ходила лишь пешая разведка.