15

Желнина понимала, что ей, вдовой, не будет житья среди казаков, когда те узнают, что она забрюхатела от постояльца, хоть и от нынешнего офицера, но бывшего каторжника. Люди, далекие от светского образа жизни и интеллигентской среды, – где им было знать, кто такой этот прапорщик Достоевский? Ладно бы ей самой, она бы это пережила, но под ударом оказались бы и ее дочери, ни в чем уж не повинные. Она решила выждать время – через два-три месяца все забудут, что она сдавала квартиру постояльцу. Благо полноватая фигура ее пока успешно скрывала растущий живот. А потом она уедет, навсегда покинет Озёрки. Где-нибудь в другом месте найдет пристанище, а учительское ремесло позволит прокормить прибавившееся семейство.

К отъезду она стала готовиться загодя. Первым делом свернула в рулон, перевязала бечевкой рукопись Достоевского, сунула ее в холстину и положила, как некую дорогую вещь, на самое дно сундука. Затем попыталась осторожно, дабы не попортить, ножом соскоблить со стен листы с черновиками, которыми Достоевский оклеивал стены в своей комнате. Получалось плохо – бумага клеилась на совесть. Увидев материнские хлопоты, ей принялись помогать дочери.

– Осторожно только, ради бога, – умоляла их мать.

– А что это мы делаем? – поинтересовалась старшая.

– Видите ли, постоялец наш – столичный сочинитель и любая его рукопись – это память о том, что он жил у нас.

– А разве он не каторжник? – удивилась младшая.

– Каторжник. В заговоре против батюшки царя состоял. Но, вишь ты, теперь же по службе пошел, офицером стал. Стало быть, царская милость к нему вернулась.

Они попытались отслоить еще хотя бы несколько листов, но, поняв, что это занятие бесполезное, Желнина выдохнула, утерла со лба пот и устало произнесла:

– Ну вот что, мои милые, хватит. Толку почти никакого. Что есть, то и спрячем.

Но спрятать не получилось: когда женщина попыталась свернуть снятые со стены листки, они, засохшие в клею, просто сломались. У нее даже слезы на глазах выступили. Оставшиеся несколько черновиков она бережно, не сгибая, также завернула в холстину и положила туда же, на дно сундука.

Прежде чем уволиться из школы, нужно было съездить в Семипалатинск, к попечителю учебных заведений. Не без сердечного трепета ехала она туда, одолжив возок у поселкового старшины.

– Я чай, к постояльцу свому наведаться хочешь? – съязвил тот.

– К попечителю училища надобно, – отрезала Желнина.

– Ну-ну!

Она и в самом деле пыталась выяснить, где живет Достоевский, наведавшись к подруге, жене дьякона Хлынова, которая и рекомендовала ей Достоевского. От нее же и узнала, что он женился в Кузнецке на вдове Марии Дмитриевне Исаевой и остался жить с ней там.

– Муж-то ейный, Александр Иваныч, стряпчий, сгорел то ли от пьяной горячки, то ли от чахотки, а Федор-то Михайлович давненько, еще при живом муже за Исаевой приударял. Я ить, мила моя, хорошо помню этого солдатишку. Молоко он у меня покупал частенько. Только какой-то чудной он был: то рядится и просит отпустить молоко подешевле, то вдвое дает дороже. Помню его, чудной он был, но хороший человек; недаром произвели его в офицеры. Дрянь-то ведь не пустили бы в офицеры.

Значит, такова моя судьба, сказала Желнина сама себе.

Попечитель пытался отговорить ее от переезда.

– Где же я, матушка, посреди учебного года учителя найду.

– Так ведь среди каторжных немало грамотных людей, – ответствовала женщина.

– Господь с вами, Клавдия Георгиевна, – перекрестился попечитель. – Как же я могу – с каторжных просить детишек учить. Чему они их научат? Да и кто мне позволит это?

– А вы прошение на имя его превосходительства губернатора Спиридонова подайте, авось губернатор и позволит.

Попечитель тяжело вздохнул, но подписал Желниной отпускную.

В октябре месяце собралась. Объявила дочерям, что они уезжают из Озёрок. Поедут поближе к ее родным местам.

– Житья мне здесь нету боле, доченьки. Остобрыдло. И память об отце вашем уже угасает. Так что ничего больше меня здесь не держит. Вот пойду к свекру со свекровью проститься, и в дорогу пойдем.

Родители мужа даже опешили от такого решения.

– Ай с ума сошла, Клавка, что ли? – всплеснула руками свекровь. – Живешь в отдельной хате, детишков, вона, учишь. Чего еще надобно?

– Сердце мое не лежит к Озёркам. Пока жила с мужем, терпела, опосля память о нем держала. А нонче, что ж? Свободная я в мыслях своих и в движениях.

– Говорила я Петьке-покойнику, жену надо было брать из нашего, казацкого роду, а не пришлую, – рассердилась свекровь.

– А коли свободная, чего к нам-то приперлась? – недовольно проворчал свекор.

– Просить хочу. Клячу какую у вас с телегою. Скарб да утварь перевезти да дочек на телеге.

– Ишь ты, клячу ей! С телегой! Они, небось, денег стоють!

– Так не задарма же прошу.

– А что у тебя есть-то, оборванка? – вспылила свекровь.

– Дом, ведь наш вам останется. Что хотите с ним, то и делайте. А не дадите коня, так я дом продам, и сама куплю коня с телегой, – решительно заявила Желнина.

– Ишь, расхорохорилась! – взвизгнул старик Желнин. – Ты, что ль, его строила?

– Муж мой его строил, а я евонная законная супруга.

– Вишь ты, законная, – уже примирительно, глядя на свою жену, хмыкнул Желнин. – Ладно, дам я тебе Звездочку. От нее уже все одно толку мало, старая да хромая, а забивать жалко – столь лет с нами живет.

Как ни погоняла Желнина Звездочку, быстрее она бежать не могла. А скоро и самой Клавдии Георгиевне стало дурно, она передала вожжи старшей дочери, а сама перелезла в телегу, оперлась спиной о сундук и стала глубоко дышать, чтобы не потерять сознание. Плод в ее нутре впервые зашевелился. Видимо, от тряской дороги. Младшая обняла мать, гладила ее по голове, по лицу, испуганно заглядывая ей в глаза.

– Дурно мне стало, Любушка, но это скоро пройдет, ты не волнуйся.

Старшая дочь несколько раз оглядывалась на мать с сестрой, но потом, войдя во вкус, стала подхлестывать Звездочку вожжами, чмокая губами и понукивая.

Три ночи им пришлось ночевать прямо в телеге под открытым небом. Накрывшись зипунами, прижавшись друг к другу, они, усталые, засыпали быстро, а на рассвете просыпались и продолжали свой путь.

Так они добрались до Семиреченска.

– Дальше не поедем, сил моих больше нету.

Она нашла на самом краю городка подходящую хату, где можно было снять две комнаты подешевле. Хозяева там почти не жили, построили себе дом едва ли не у главной площади, здесь же бывали лишь летом, когда