быть и что делать. Хотел было погладить ее, а у нее кофта оказалась мокрой – мокрый снег проник даже под куртку.

– Света, ты вся мокрая. Ну-ка, живо в ванну.

– З-з-заччем?

Но он взял ее за руку, повел в ванную, включил горячий душ, слегка подкрутив вентиль холодной воды, чтобы девушка не обварилась.

– Вот что, Ихменева, раздевайся и быстро под душ. И стой, пока тело не примет прежнее состояние. Ясно? Я сейчас принесу тебе полотенце и халат… Ну, что стоишь? Живо под душ, я сказал.

Ихменева кивнула, стала раздеваться, Достоевский прикрыл дверь, зашел в комнату, раздвинул створку встроенного шкафа-купе, вытащил большое махровое полотенце, белый банный халат. Постучал в дверь ванной.

– Света! Возьми халат с полотенцем.

Но Ихменева его не слышала, она уже стояла под душем, наслаждаясь и приходя в себя. Она и в самом деле едва не замерзла, ожидая учителя. Достоевский открыл дверь, глянул на прозрачную ширму, за которой спряталась неожиданная гостья, повесил на крючок полотенце с халатом, поставил на пол тапочки и вышел. Сразу пошел на кухню. Во-первых, и он сам проголодался, и Ихменева наверняка хотела есть. Самое быстрое и легкое, что он мог приготовить, это сварить пельмени. Он залез в морозильную камеру, проверил, остались ли там еще пельмени, и, убедившись в этом, налил в кастрюльку воды и поставил на плиту.

Ихменева вышла из ванной с накрученным на голове полотенцем, укутавшись в халат. Вся раскрасневшаяся, похорошевшая и улыбающаяся. Достоевский невольно засмотрелся на нее, но, поймав себя на этом, тут же отвел взгляд и спросил:

– Ты есть хочешь?

– Вообще-то да, я проголодалась, пока вас ждала.

– К сожалению, ничего более быстрого приготовить не смог, поэтому придется нам есть пельмени. Тебе с маслом, со сметаной?

– А я люблю пельмени с майонезом.

– С майонезом? Гм. Ну, хорошо, есть у меня и майонез. Садись, ешь и рассказывай, что у тебя произошло.

Достоевский достал из холодильника упаковку майонеза, свою же порцию пельменей смазал сметаной. После этого включил чайник.

– Ты, кстати, кофе, чай?

– Чай, – ответила Ихменева и шмыгнула носом.

– Так что тебя заставило столько меня ждать?

– Я хотела с вами посоветоваться, Илья Иванович. – Ихменева наколола на вилку и поднесла ко рту первый пельмень. – Сегодня у нас в семье произошло… даже не знаю, как сказать.

– А ты не умничай, говори прямо. – Достоевский неспешно пережевывал пищу.

– Короче, сегодня после пятилетнего перерыва к нам домой заявилась моя мамаша.

Достоевский даже заглотнул почти целый непережеванный пельмень, едва не подавившись. Вытерев рот салфеткой, он налил в чашку воду из стоявшего на подоконнике графина, отхлебнул и, успокоившись, посмотрел в упор на Светлану.

– И что? Это заставило тебя сбежать из дому?

– Илья Иванович, как вы не понимаете, – Светлана снова шмыгнула носом. – Она же бросила нас, сбежала с иностранцем, с немцем, уехала в эту сраную Германию. Ладно я, но Валик вообще был маленький. Он ее даже не узнал, когда она вошла. Тетей ее назвал.

– А что отец?

– А что отец. Он готов ее простить. Говорит, Вале нужна мать. Как будто она мне не нужна была все эти годы. Мне ведь даже поделиться не с кем было. Все ведь папе не расскажешь.

Ихменева положила вилку, зажала двумя пальцами нос и зажмурилась. Достоевский понял, что она сейчас чихнет. Понятное дело: переохлаждение – штука серьезная. Но девушке удалось остановить чих. Она раскраснелась, извинилась.

– Простите! Чуть не чихнула.

– Ох, как бы ты не заболела, Светлана. Переохладилась ты. Вся промокла, продрогла… Кстати, совершенно выпустил из виду. Ты пока доедай, а я в ванной на сушилку повешу твою кофту и джинсы.

– Да я сама, Иван Ильич! – порывалась она встать, но Достоевский жестом усадил ее назад.

– Сиди уж! Ешь!

Он встал, зашел в ванную, встряхнул и повесил Светины вещи, вернулся на кухню.

– И что мне с тобой делать прикажешь, Ихменева? Придется ждать, пока вещи высохнут, потом провожу тебя домой.

– Я не хочу идти домой, – решительно заявила она.

– То есть?

– Я не хочу видеть эту предательницу… Может, пока не хочу. Можно я у вас переночую, Илья Иванович?

Достоевский остолбенел. Этого еще не хватало. Если кто-то видел, как он завел эту девочку поздно вечером к себе домой, то его запросто могут обвинить в педофилии. А даже если сейчас никто ничего не видел, то каким образом она сможет незаметно выйти отсюда? Городок-то маленький. Всё у всех на виду.

– Ты с ума сошла, что ли? Ты понимаешь, что может случиться, если кто-то узнает, что ты ночевала у меня? Меня же из школы выгонят, спасибо, если статью не пришьют.

– Но я же ничего никому не скажу.

– Предположим, но как ты выйдешь отсюда завтра? Тебя же отец искать начнет, в полицию может заявить. Или ты ему сказала, куда идешь?

– Издеваетесь? Если бы я сказала, он бы давно уже за мной прискакал.

Светлане все чаще приходилось шмыгать носом – пока это были не сопли, а скорее вода, но это уже первые симптомы простуды.

– Послушай меня, Света, – Достоевский придвинул табурет поближе к ученице и негромко, но твердо заговорил: – Знаешь, есть такая книга, Библия называется.

– Еще бы! – хмыкнула Светлана.

– Так вот, там много разных историй, рассказов и притч. Одна притча называется «Возвращение блудного сына». Если коротко, суть в следующем: у одного отца было двое сыновей. И вот младший как-то попросил отца разделить имение и дать ему его половину. Отец так и сделал, тогда младший ушел из дому и очень быстро промотал все свое состояние с блудницами и в кабаках. А в это время старший сын все время оставался с отцом и был послушным сыном, помогая отцу по хозяйству. Младший же, промотав все состояние, пошел побираться по миру, когда же, едва не умерев с голоду и в разорванной одежде вернулся домой и покаялся перед отцом в своих распутствах и грехах, отец обрадовался его возвращению, приказал слугам выдать ему самую лучшую одежду и зарезать бычка, чтобы на радостях закатить пир. Когда же старший узнал об этом, он оскорбился и стал укорять отца в том, что всегда выполнял его просьбы, а тот никогда не позволял ему зарезать даже ягненка, чтобы погулять со своими друзьями, а когда вернулся этот блудливый, то ты зарезал целого бычка. На это отец ему ответил: «Сын мой, ты всегда со мною, и все мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал