– Ну ладно, – сдается тетка, досасывая конфету и вставая.

Вдруг она прищуривается и строгим взглядом мерит Супина.

– А если вы Манечку мою обидите, то, уж извините за замечание, я вас… я вас добрым словом не помяну. И вам стыдно будет. Очень.

– Аль, ты уймешься или нет? – вскрикивает Маня, заливаясь краской.

– Все, все. Постелька его на месте. Кушайте, чаек пейте. Я пошла тихенько. Я пошла. Спокойной вам ночки. Ага…

Тетка смущенно улыбается и даже кланяться норовит.

Маня уводит ее в комнату, что-то бубня в ухо.

«О, мой бог. Попал…» – с тоской думает Супин, расслабляя спину и облокачиваясь на стол.

«И что я дурака свалял? В любовницы несчастную Голубцову записал. Теперь вот крутись, ищи на голову приключений… Бабка-то насквозь меня видит. Коровка “александровская”… А Мария мила. Если бы не эта дрянь с конторой, можно было бы и в самом деле что-то такое выкинуть. Хотя на кой черт мне эти галеры?.. Покой дороже».

Маня возвращается в кухню, не смея взглянуть на начальника. Но, похоже, он смущен не меньше.

Они вдруг начинают говорить одновременно, горячо.

– Мария, я должен вам сказать очень важную вещь. Не могу я больше держать это в себе и не знаю, как вы отнесетесь к этому…

– Павел Иванович, вы совершенно не должны обращать внимания на слова Али, и если вам некомфортно у нас, то, конечно, подыскивайте другое жилье, и вы ничем не обязаны…

Они замолкают и смотрят друг на друга растерянно. Супин первым отводит глаза. Снимает очки и трет лицо.

– Маша, вы сядьте и выслушайте меня. Просто выслушайте молча.

Мария садится на краешек табурета, смотрит на Полкана как на экзаменатора.

– Я соврал. Всем соврал, пытаясь разобраться в том, что происходит на фирме. Начнем с того, что неделю назад я пришел в свой кабинет и понял, что в моем компьютере копались. Я внимательный человек. Настолько, что мне это порой мешает. Меньше знаешь – крепче спишь, как говорится.

Все было не так! Отодвинутое кресло, наклон монитора, сдвинутые на край стола папки и, главное, чашка! Никогда бы я не подвинул чашку к бумагам на опасное расстояние. Это привычка, выработанная годами. И, самое важное, при включении система сообщила о некорректном завершении работы. Да, сомнений не оставалось – кому-то понадобились мои хитрые засекреченные файлы. Кому?! Я долго думал, ходил на разведку к генеральному. Быть может, он меня проверяет по каким-то причинам? Его олимпийское спокойствие и бахвальство успехами взбесили меня. Я понял, что за работу взялись конкуренты! Кто-то решил под нас копать. И для этой цели заслал в контору своего казачка. Вот тут я встал в тупик.

Супин осторожно зыркает на Маню и надевает очки – будто прячется за ними.

– Всех вас я знаю не первый год. Конечно, подкупить можно даже Утинскую при большом желании, но… нет. Вряд ли кто-то стал бы действовать через пожилых тетушек. И я стал подозревать вас. Да, Мария. Да…

Маня с ужасом смотрит на Полкана, который вздрагивает от очередного припадка нервного холодильника.

– А почему нет? Вы нуждаетесь в деньгах в отличие от Кашиной. Так я, во всяком случае, думал до поры. Вы одиноки. Наверное, хотите сделать карьеру. Получить собственное жилье. И тэ дэ… Словом, я приглядывался к вам, но главное – стал решительно действовать. Шепнул ненароком Люсечке, что приходится ночевать в кабинете из-за якобы нагрянувшей бывшей жены… Ничего лучше и основательней не придумалось.

– А жены никакой нет! – не без удовольствия изрекает Маня.

– Слава Богу. Как уехала десять лет назад в Мюнхен, так и поминай, как звали.

– А ребенок? Его тоже поминай?

Супин, опустив голову, играет плотоядно губами:

– А ребенку восемь месяцев тогда было. Он папой зовет чужого дядю Карла. Да к чему это все сейчас? Это не имеет никакого отношения…

Полкан встает, подходит к окну, зачем-то трогает занавеску-сеточку, будто на прочность проверяет.

– И что же? Что вы выяснили в течение недели ночевок на работе?

– Ничего я не выяснил. Я просто уничтожал архивы. Те, которые могли повредить фирме. И компьютерные, и бумажные.

Маня вскакивает и вопит, как ошалелая:

– Так, значит, вам ничего не угрожает?! Значит, мы все спасены?!

– С чего вы так радуетесь, Голубцова? – кисло спрашивает Супин, поворачивая к ней свое «металлическое» лицо.

– После откровений Маргариты я навел вчера некоторые справки о ее бывшем супруге. Посоветовался с генеральным. Благо, он уже вне опасности. Словом, так просто Кашин нас не оставит. Он настоящий коршун. И ему подпевают наши конкуренты, которые спят и видят, как бы империю карандашную расчленить и по кусочкам сожрать.

– И… что же делать? Давить на Кашина при помощи Ники? Вы поэтому согласились на этот безумный захват ребенка?

– Не знаю… Не поэтому. Я не верю, что на Кашина можно давить. Просто… Тосик ваш меня достал! Дон-Кихот двадцать первого века выискался. Ну, и Кашину жалко стало. На считаные минуты.

Полкан снова мрачнеет.

– Ясно, Павел Иванович. И меня, видимо, тоже жалко стало на считаные минуты. Я так безоглядно и глупо кинулась вам помогать… Знаете, а не нужно меня жалеть! Вы ничем мне не обязаны. И сочувствовала бы я в этой ситуации каждому. Так что совершенно не обязательно было приезжать и врать Але относительно съема квартиры. Вон она вам сколько лишнего наговорила! Не берите в голову и… можете быть совершенно свободны. Мои слова, надеюсь, не обижают вас? – Маня отворачивается, направляясь в коридор.

И чувствует вдруг на своей шее, плечах жесткую руку. Супин будто берет ее в полон. Маня пытается обернуться, высвободиться.

Он шепчет, утыкаясь в ее макушку.

– Побудьте со мной. Не уходите.

Она поворачивается к нему, хочет взглянуть в глаза. Но он с силой прижимает ее голову к груди. Маня чувствует, как часто, вразнобой бьется его сердце.

– Мне плохо. Страшно. Я устал быть Полканом. Придуманным персонажем из конторской страшилки.

Маня задирает голову, смотрит виновато в его глаза, сильно уменьшенные стеклами несуразных очков.

– А вы что, знали? Про Полкана?

– Господи, Голубцова, я даже знал, когда у вас критические дни! Что вы вздрагиваете, как ваш холодильник? Если вы с утра клянчите у Кашиной спазган, а потом ходите весь день, охая и заматывая поясницу шерстяным платком, как какая-нибудь гоголевская Коробочка, то вывод напрашивается сам собой. И про работу в этот день с вами можно не говорить. Без толку! Все равно ничего не соображаете.

Маня пытается высвободиться из его рук, прячет лицо.

Он прижимает ее сильнее, заставляет поднять голову.