– Маша… Ма-ша…

Она закрывает глаза, откидывается. Целоваться с развенчанным Полканом, превратившимся в рыцаря Печального Образа, совсем не страшно.

– Вы совсем меня уважать перестанете. Я… совсем не для того позвала вас… У меня в мыслях не было…

Маня лепечет, уперев руки в его острые плечи.

– Не нужно, не говори. Просто помолчи. Просто побудь рядом.

– Да как же это просто? Это ведь совсем не просто. Нет…

Маня отступает, тряся головой. Теперь она боится этого странного, незнакомого человека.

Супин отшатывается.

– Простите, Мария. Совсем я… ополоумел. Завтра же меня тут не будет. Все вернется на круги своя. Обещаю. Или уже сегодня? Мне уезжать?

Маня бежит в гостиную, вытаскивает из дивана подушку и одеяло, с которых она еще не успела снять «супинское» белье.

Он маячит в проеме двери.

– Укладывайтесь, Павел Иванович. Всем нам надо сегодня отдохнуть. Одна ночь – что уж там…

Она приоткрывает глаза от странного покалывания. Снова перышко? Или репейник примороженный? Да нет же – окончательно сбрасывает с себя тревожный сон Маня – это сердце ноет. И рука затекла. «Я неловко лежу», – понимает Маня, потирая руку, и прислушивается. За стеной тишина. «Неужели он спит и видит сладкие сны? А почему бы и нет…»

Супин слышит, как поскрипывает ее кровать, как Маня встает: что-то с треньканьем падает на пол.

«Заколка! Не сняла ее сдуру – весь дом перебужу», – в панике думает Маня. Но нет, из комнаты Али доносится ровное уханье: тетка вовсю храпит, лежа на спине и открыв рот. Из-за стены – ни гу-гу.

Маня босиком крадется в кухню. Напившись воды, она проходит мимо своей двери по неосвещенному коридору и замирает у прикрытой двери в гостиную. Прижавшись спиной к стене, чувствует, как холод хватает лопатки, затылок.

«Да что я, в самом деле, притворяюсь, выкаблучиваюсь перед собой? Понравился он мне. По-нра-вил-ся! Придуманный, настоящий, начальник, фантом – какая разница?! Мне тридцать лет. Я одинока, как тот репейный куст на обочине. Я просто боюсь, не хочу поверить в то, что достойна тепла, внимания человека, который мог бы стать мне интересен, важен. Какая расточительная глупость! “Побудьте со мной”. Так он сказал. И был искренен. А я?! Что я?!»

Маня вдруг берется за ручку двери и бесшумно входит в комнату. Супин садится на кровати. Увидев замершую Марию, протягивает к ней руки, шепчет:

– Ну иди, иди же… Я загадал…

Она кидается к нему, ныряет в объятия, будто в горячий омут.

Как же тепло, тесно, терпко… Огромные застывшие глаза, горящие над ней в темноте. И это тягучее, осторожное движение. Будто в преддверии огромного разбега, за которым – полет, неизведанная радость, новая жизнь.

– Что… ты… загадал, – она хватает его лицо, приближает к себе, смотрит восторженно и дико.

– Придешь – буду с тобой. Ты… поедешь со мной?

– К…куда?

– Ко мне. Жить, – коротко говорит он, судорожно дыша.

– А-а… – стонет она и впивается губами в его плечо.

– Да. Да. Да…

Конечно, она опять все проспала! Аля встает раньше. И верхние, кажется, уже свое отскрипели. «Что они мне теперь! – горделиво думает Маня, потягиваясь с грацией разнежившейся кошки. – Павел Иванович… Паша… Странно, как странно… но он – Паша. И он сопит, отвернувшись к стене, вжавшись в подушку. Любит спать на животе». Это он успел сообщить Мане между приступами сумасшествия, нежности, бесстыдства.

– Включи свет. Хочу смотреть, – вдруг произнес он под утро.

Она как загипнотизированная послушно протянула руку и нажала на кнопку выключателя. Лампа на стене вспыхнула, взорвав темноту.

Павел завороженно смотрел на сильное упругое тело.

– Тебе нужно ходить без одежды. Всегда. Это – прекрасно, – он наклонялся, едва касаясь губами ее груди, живота, бедер…

Мане и жутко, и сладостно вспоминать прошедшую ночь. Самую счастливую ночь в ее жизни. Вот как, оказывается, это бывает. Совсем не так, как с тем… как его… забыла имя… Бегающие глаза, убогие конвульсии… Не важно. Все это так далеко, незначительно, больно. Теперь все будет не так. Все будет по-настоящему.

Маня, накинув пижаму, юркает в ванную. Аля что-то напевает, гремя в кухне сковородкой.

– Доброе утро, – шепчет она, когда Маня появляется в кухне. – Ты что раздетая? И работу проспала. А я все хожу и боюсь тебя будить. И Павел Иванович тоже вставать не спешит.

– Аль, я уезжаю от тебя.

Тетка роняет хлебный нож. Он грохает о плиточный пол.

– Как это? – Аля с ужасом смотрит на Маню.

– Я уезжаю к Павлу… Ивановичу. Сковородка!

Оладьи горят, испуская удушливый чад. Маня с грохотом сдвигает сковородку, распахивает окно. Холод мгновенно проникает в кухоньку.

– Ага… ну да… – бормочет Аля, засовывая руку в карман халатика, достает фантик от «коровки», смотрит с изумлением на него и снова сует в карман.

– А мы с Тосиком будем тут… как же это?

Маня обнимает Алю, целует ее в пышечки-щеки.

– Алечка, родная моя! Должна же я когда-нибудь начать жить своей жизнью. С мужем, детьми.

– Конечно, а как же! Это – счастье, Манюнечка, – бормочет Аля, отстраняясь от Мани.

– Аль, я взрослая женщина. И я полюбила.

– Главное, и тебя полюбили! – горячо высказывается тетка.

– Да, Аль. И меня, кажется…

Маня слышит, что в гостиной все приходит в движение. Супин ходит по комнате. Что-то звякает о стол, шуршит постельное белье, раздается шорох надеваемой одежды.

– Ну, давай яйца сварим, что ли? Оладьи-то на выброс.

Аля хватает сковородку, но тут же ставит ее и, будто потеряв остатки сил, садится на табурет, закрывая лицо руками.

– Алечка, ну что ты? Ну не плачь. Я же не умерла! Я часто-часто буду приходить! Почти каждый день.

– Да, да… я понимаю, – сквозь слезы говорит Аля.

– Доброе утро, Альбина Спиридоновна. Доброе утро, Маша…

Супин неловко протискивается в кухню.

Его русые волосы стоят торчком, очки сидят на кончике носа.

«Все-таки они ужасно его уродуют. Делают Полканом. Куплю ему модные, как у дизайнера из программы на Первом канале», – думает Маня и говорит с улыбкой:

– Ты что будешь? Яичницу или омлет? Или сварить всмятку?

– Нет-нет, только кофе, – буркает Супин, пятясь к ванной.

Тетя Аля не поднимает на него глаз.

«Чувствую себя вором. Опять… Господи, как я смог заварить всю эту кашу?»