свою таверну сыграло с ним весьма злую шутку. Свадьба его расстроилась; да еще и местные девушки начали обходить его стороной из-за его хвастовства. Думая, что поймал удачу за хвост, Грегори совсем не думал о том, что болтает его язык, а потому смаковал все подробности того, как обманывал меня, выманивая подарки и деньги.

И о том, как поступил со мной потом, тоже, конечно, разболтал.

— Ух, и верещала она подо мной! — хвалился он, описывая все те мерзости, что вытворял той страшной ночью.

Он думал, что выгодная женитьба уже у него в кармане. И вдруг остался не у дел! Ему дали от ворот поворот, и он остался один. А после его грязных откровений, конечно, какая девушка отважится или просто пожелает иметь с ним дело?

Да и отцам потенциальных невест такое родство не очень-то нравилось. Лоботряс без особых талантов, без ремесла и без источника доходов кроме мошенничества, кому он был нужен, этот гадкий альфонс Грегори?

Дурачок, он правда думал, что подобные рассказы его красят?

Нет, наверное, если б он все не потерял, для кого-то он и оставался бы героем. Но выгодный брак его расстроился, а деньги, выманенные у меня, он спустил. Слишком уж любил жить на широкую ногу и сорить деньгами. Проигрывал в карты, пропивал, спускал на девиц.

Мамаша его, старая склочница, вероятно, тоже не стала содержать сынка-лоботряса.

Вот он и остался не у дел. Никому ненужным.

Как мухомор. Яркий, нарядный, но ядовитый. Годится только на то, чтоб ему пинком шляпу снесли…

— Добрый вечер, Мари, — произнес он смирно, тиская бледными грязноватыми пальцами поля мокрой шляпы. — Хорошая погода сегодня, не правда ли?

— Не правда, — отрезала я, нахмурив брови и машинально нащупывая свой стек. Я вешала его на пояс, на тонком черном шнурке, и его почти не было видно в складках платья. До сих пор у меня не было повода пустить его в ход. Неужто сегодня случай представится? — Гроза за окном. Чего тебе нужно? Говори скорее и проваливай, не отнимай моего времени!

Грегори шумно сглотнул, обвел взглядом зал таверны, наполненный мягким золотым, праздничным светом, и произнес, все так же смирно, уважительно и мягко:

— А здорово ты все тут обустроила. Стало лучше, чем было, ей-богу!

Я усмехнулась, а Грегори, ободренный моей улыбкой, оживился и продолжил:

— Надо ж, какая ты, оказывается, хорошая хозяйка! Не разглядел сразу, признаю. Чистота тут какая, и уют! А пахнет как вкусно! Держу пари, ты не готовила таких блюд… раньше. О свиных ребрышках в чесночной подливке в городе легенды ходят. Только и говорят, как это вкусно!

И он гулко сглотнул слюну.

По всему было видно, что он голоден, что продрог и устал. Но что-то в моем сердце не было ни капли жалости.

— Стол для нуждающихся там, — я кивнула на темноватый, но теплый угол в глубине зала, рядом с теплой стеной, к которой примыкала печь. — Тебе там дадут похлебку и кусок хлеба, там можно обсушиться и обогреться, если хочешь.

С некоторых пор я подкармливала бедняков, из числа тех, кто не мог оплатить ужин. Картошка, которую начистила Ханна с утра, и которая не пошла в дело, которой оказалось слишком много, не могла бесконечно долго лежать в воде.

Вечером она отваривалась и подавалась беднякам вместе с чашкой бульона. Не бог весть что, но им и это было в радость…

А за этот нехитрый ужин, чтоб и впредь иметь возможность его получить, я просила у них какой-нибудь посильной помощи. Принести хвороста, скажем, или же постирать испачканные скатерти, постельное белье.

С притоком посетителей в таверну и работы стало намного больше. Мы втроем уже не справлялись, и я уже подумывала о том, что пора б нанять и поварят, и слуг. Вот и высматривала кого пошустрее и неленивого среди тех, кто нуждается в работе.

Мое замечание насчет стола для нищих, конечно, было более чем грубым и оскорбительным для Грегори. В любой другой день он сорвался бы на визг, побагровел бы от злобы и заорал, брызгая слюной.

Но не сегодня.

Сегодня он был смирный, ну, что кастрированный жеребчик, и что-то мне подсказывало, что он проглотит и не такое оскорбление.

Я-то выплыла, выкрутилась. А вот от него многие отвернулись, и невеста отказалась. Спесь с него сбили, и он, серый, потухший, потасканный и смирный, теперь и слова поперек мне вякнуть не посмел.

— Ты, Мари, молодец. Правда — молодец. Я просто восхищаюсь тобой, — проговори он, вытягиваясь в струнку и тяня шею, как голодный гусь. По-моему, он даже задницу напрягал, изо всех сил стараясь выглядеть искренним и по-настоящему восхищенным.

Похвальное рвение!

— Неужели? — холодно произнесла я. В его уважительные слова почему-то не верилось ни на грош.

Это еще больше ободрило Грегори. Видно, он думал, что я и говорить-то с ним не стану. Да, если честно, и не стоило б. Но так хотелось подольше посмотреть, как он будет пресмыкаться.

В его глазах, голодных и каких-то удивительно испуганных, изумленных, зажглась надежда.

Нет, серьезно? Он что, подумал, что похвалит меня, скажет пару приятных, льстивых фраз, и я растаю и прощу его?

И более того — приму обратно?

Он ведь на это рассчитывал, не так ли?

— Правда, — сказал он с такой теплотой, что у меня глаза на лоб полезли. Что?! Небось, неделю у зеркала репетировал? — Я ничуть не преувеличиваю. В моих глазах, Мари, ты просто невероятно выросла и поднялась над собой!

Да что ты говоришь! Только я не вижу тут человека, которого волновало бы твое мнение обо мне!

— Я был такой идиот, — о, а вот мы и подошли к гвоздю программы сегодняшнего вечера! — Я думал, ты пустышка. Думал, ты просто хорошенькая мордашка, легкомысленная и неразборчивая девица, не более.

Так, начал с изобличающих откровений. Чтоб показать, как он честен, и