с грудным вскармливанием, – ответила я. – Лучшее, что можно сейчас сделать, это держать Рози кожа-к-коже, чтобы она чувствовала запах молока, а потом, когда она снова начнет искать пищу, постараться, чтобы ее рот оказался в нужном месте в нужное время.

Это предложение вроде бы удовлетворило Оливию и ее мать, и со скрипом развернувшись на линолеуме, я бросилась к посту, чтобы скорей приступить к запоздалой раздаче лекарств.

Весь день я старалась заглядывать к Оливии как можно чаще. Некоторые эти визиты были спонтанными, некоторые – по вызову матери Оливии, которая нажимала тревожную кнопку каждый раз, когда ротик ее внучки оказывался в непосредственной близости от соска. Заслышав сигнал, я спешно заканчивала то, чем занималась – накладывала тугую повязку на открытую рану или вытаскивала канюлю, – и бросалась в бокс к Оливии, чтобы узнать, что Рози опять заснула, или в первый раз покакала, или что она отталкивает материнскую грудь крепко стиснутыми злобными кулачками. При каждом посещении я видела, что Оливия с трудом сдерживает слезы от нарастающего разочарования; ее мать при этом громко изумлялась тому факту, что Рози – непонятно почему – не хочет брать грудь. Я всякий раз предлагала Оливии немного изменить положение и все активнее задействовала руки при каждой следующей попытке, пока, наконец, сама не приподняла Рози за плечики, провела ее губами по груди Оливии и быстрым движением, пока ротик был открыт, приложила к соску. Одно сосательное движение, потом другое – и тут Рози сморщилась, отвернулась и снова заснула.

Мать Оливии наблюдала за этими попытками, нахмурив брови и надув губы в знак неодобрения.

– Если честно, я не понимаю, в чем проблема, – заявила она, когда я в бессчетный раз явилась по тревожному сигналу.

Было почти шесть часов, и в воздухе стоял тяжелый запах потных женских тел и госпитальной пищи.

– Рози такая чудесная крошка, но бедняжка Ливи, похоже, совсем не справляется.

Я посмотрела на Оливию. За весь день она не набралась сил хоть раз встать с кровати. Ее блестящие волосы спутались и пропотели в жарком воздухе, а румяна сползли с бескровных щек. Даже груди, казалось, безнадежно повисли между раскрытыми полами розовой пижамы. Передо мной была женщина на грани нервного срыва, а у нее на руках – хнычущий, плачущий, явно раздраженный – очень и очень голодный малыш.

– Оливия, – начала я, надеясь, что голос мой звучит достаточно твердо, чтобы дать ее матери понять – вмешиваться в беседу не стоит.

– Как вы сами хотите поступить?

– Она хочет кормить грудью, что за вопрос! – ответила мать.

Я прожгла ее взглядом: ледяным концентрированным лазерным лучом серьезно настроенной акушерки. Я не хотела вступать с ней в дебаты относительно способа вскармливания, который выберет ее дочь, и обсуждать его достоинства и недостатки. Я знала, что, стоит мне начать, и я уже не остановлюсь. Мало того, тщательно выдерживаемая видимость спокойствия тут же исчезнет, потому что для меня очень важно, чтобы Оливия сама принимала решения и рожала и кормила своего ребенка так, как она хочет или может.

– Оливия, – повторила я, игнорируя вмешательство матери. – Чего вы хотите? Что бы это ни было, я сделаю все, чтобы вам помочь, но выбор только за вами.

Оливия подняла на меня глаза. В полной тишине по ее щекам вдруг потекли горячие слезы. Она не всхлипывала, не терла глаза. У нее на это просто не было сил. Долгие бесплодные схватки, большая полостная операция, три часа сна и практически целый день попыток дать грудь изголодавшейся, раздраженной малютке, оставили ее полностью опустошенной.

– Я хочу кормить грудью, – сказала она, когда слезы добрались до шеи и побежали по ней вниз.

– Я знаю, что Рози голодна. Я очень стараюсь. Я просто… просто не знаю, что еще сделать.

Я присела возле нее на корточки, оказавшись от ее матери через кровать.

– Слушайте, – сказала я. – Ваше молоко все равно окажется у нее в животе. Ничего страшного, если сейчас она не сосет. Главное, чтобы она поела. Что вы знаете о сцеживании?

– Вы хотите сказать, мне надо подоить себя? Как корову?

– Ну, и да, и нет… – ответила я. – Конечно, пользоваться молокоотсосом вам сейчас рано, но я покажу, как можно сцедить молоко в баночку, а потом мы дадим его Рози с помощью маленького шприца. Надо, конечно, немного приспособиться, но это совсем не больно.

Я начала листать буклет по грудному вскармливанию, который раньше дала Оливии, в поисках соответствующих иллюстраций.

С другой стороны постели мать Оливии с отвращением вцепилась в свои жемчуга.

– Послушайте, в этом же нет никакой нужды! Это же так… неприятно.

– Но на данный момент это наилучший способ продолжать стимулировать грудь, – сказала я, глядя ей прямо в глаза. А потом, обращаясь к Оливии:

– Итак, давайте попробуем.

Мать Оливии взяла Рози (и выразительно отвела глаза от кровати), а я склонилась над ней и начала объяснять основные техники сцеживания, показывая, как захватить рукой ткани груди и потом плавным движением сцедить молоко в стерильный пузырек. Чем дольше я стояла в этом неудобном положении, тем сильней у меня болели ноги и спина, и без того утомленные подъемами по лестнице, для которых я сумела выделить время в обеденный перерыв, чтобы не отстать от других членов Клуба Жирных Задниц. Усилия, однако, оправдались: за пару минут Оливия освоила прием и теперь сцеживала молозиво струйками в пузырек, который держала другой рукой.

– Великолепно! – сказала я, медленно распрямляясь и ощущая каждый свой позвонок.

Было уже почти семь, время заняться дневной документацией, записать свою часть в отчет смены и по-быстрому обойти всех пациенток, чтобы убедиться, что никто не заболел, не заработал нервный срыв и не сбежал, прежде чем отправиться домой.

– У вас куча молока. Рози получит ужин из трех блюд, – пошутила я, стараясь по возможности незаметно отступить в сторону выхода. Уходя, я глянула на них в последний раз: Оливия отчаянно сражалась со своей грудью, хотя слезы продолжали течь у нее по щекам. Ее мать, держа Рози на руках с побелевшими костяшками, делала вид, что разглядывает абстрактный узор на занавесках, пока Оливия из последних сил пыталась угодить им обеим. Эта картина продолжала стоять у меня перед глазами, когда я ехала тем вечером домой и пока лежала в темноте, считая часы до начала моего третьего и последнего дневного дежурства на этой неделе. Ко мне вернулись воспоминания о собственных первых днях материнства: туман в голове от бессонницы, постоянные боли, внезапные приливы всепоглощающей любви к малышу и одновременно осознание того, что