видом, ах, молодёжь-молодёжь, всему-то вас учить надо, всё разжёвывать.

— В другой раз не стесняйся, — заключает он.

— Что же теперь буду жалеть всю жизнь.

— Жалеть не о чем, у нас ещё множество свершений, побед и торжеств впереди, успеем ещё по рюмке выпить за здоровье друг друга. Говорят, ты провёл реорганизацию своего движения?

— Да… ну, это не я, конечно, надо мной начальников много, — усмехаюсь я. — Но я принимал участие.

— Молодец, что скромный, мне это нравится. Но, кое-что тебе стоит знать. Ты человек, не успевший поднатореть в подковёрных делах. Черненко почему-то злится на тебя. Он ничего не рискнёт предпринять, естественно. Непосредственно против тебя. Но окружение может попасть под удар. Знаешь, как это бывает, удар по окружению больно отражается на том, чьё это окружение.

Ну, да, знаю, конечно, как не знать… И когда он бьёт по мне, цель естественно не я. Это было бы слишком самонадеянно считать себя такой шишкой, что сам Черненко будет под меня копать. Андропов, ясное дело.

А Горбач везде многозначительно намекает, что является выдвиженцем Андропова. Правда, незаметно, что между ними есть крепкая связь. Может, конечно, они в конспиративном порядке общаются. Не знаю. Да вот только, стал бы он так меня облизывать…

— Спасибо, Михаил Сергеевич, за науку. Я в этих вопросах действительно уязвим, так что благодарю за ваши слова.

Он довольно улыбается.

— Хочу пригласить тебя с супругой в гости. На небольшой дружеский ужин. Ты как к этому относишься?

— О! — проникновенно восклицаю я. — Это огромная честь.

— Перестань, я это не люблю, надо быть более демократичными.

Понятное дело, надо. Нáчать ещё и углýбить.

— Я посмотрю, — продолжает он, — когда у меня будет свободный вечерок, сам понимаешь, с этим дело обстоит непросто…

— Конечно, понимаю, — соглашаюсь я. — Я бы тоже хотел вас пригласить к себе домой. Это было бы здорово.

— Ну, может, когда-нибудь… — кивает он. — В общем, я тебе сообщу день, а ты посмотришь, сможешь или нет.

После ЦК партии еду в ЦК комсомола, размышляя о Горби. Серьёзно он меня в оборот взял. Чего хочет, интересно? Не смущается, что на меня объявлены гонения со стороны Черненко. Да и Суслов в стороне не останется, даже наоборот… Хм… чего ему надо? Чтобы я нашёптывал Брежневу и Андропову, какой он хороший? Нет, ерунда, тут что-то другое. Другое, совсем другое…

День проходит в суматохе. Перевожу документы, выслушиваю ц/у от Ирины, прощаюсь с ребятами. Толик получил отдел, стал большим человеком, продолжит заниматься нашими делами, а вот Яну Авдееву я забираю в ГлавПУР. Лена Иванова остаётся, естественно с Новицкой.

— Эх Яна-Яна, — с грустью говорит Анатоль. — На кого же ты нас покидаешь…

Да уж, есть от чего загрустить, такие работники на дороге не валяются.

— Ничего, я ещё и тебя перетащу, — усмехаюсь я. — Поехали, покажу, не место, а сказка. А Яночке там лучше будет. Там одни парни, практически, все в мундирах, серьёзные, подтянутые и бравые. Будут вокруг неё стаями виться. Настоящие гусары.

Яна улыбается и немного краснеет, что в наши времена, да ещё и в ЦК комсомола просто небывалая редкость.

— А где у тебя штаб теперь? — интересуется Толик. — Помещения выделили уже?

— Выделили, настоящие хоромы, прямо в управлении. Большой Знаменский переулок, дом восемь. Только вот что скажи, а ты в армии-то служил уже?

Он усмехается…

Заехать за Наташкой на работу я не успеваю и приезжаю сразу домой. Она уже здесь, из кухни доносятся звуки расставляемой посуды, волнующие запахи жарящихся котлет и жизнерадостный голос Хиля.

«У солдата выходной, — поёт он, — пуговицы в ряд»…

Я иду на все эти раздражители — звуки и запахи, и на тепло, разумеется, душевное и телесное. Ну, и подпеваю Хилю, конечно же. Человек я теперь служивый, так что песенка в тему.

Не плачь, девчонка, пройдут дожди

Солдат вернётся, ты только жди…

Наташка оборачивается на эту мою арию московского гостя и улыбается. Да только улыбка у неё на удивление грустная, а в глазах действительно… Нет, слёз нет, но я вижу, что она плакала. Совсем недавно. Вот прямо сейчас, только что…

— Что случилось? — сразу делаюсь я серьёзным.

— Ничего, — вздыхает она.

— Наташ, я же вижу! Что случилось?

Я подхожу к радио и убираю громкость.

— Ничего, правда, ничего такого уж страшного. Всё это ерунда… Давай, мой руки, у меня всё уже готово.

— Нет-нет, — качаю я головой, — так не пойдёт. Иди-ка сюда…

Она бросает на меня грустный взгляд, кивает и подходит ближе, обнимает и кладёт голову мне на грудь. Я тоже её обнимаю и глажу по спине.

— Что такое, опять Зевакин?

Она мотает головой и вздыхает:

— Пустяки, на самом деле, но, всё равно, неприятно…

8. Дела военные

— В общем, я понимаю, конечно, что это всё неправда, но всё равно очень обидно… — грустно говорит Наташка.

— Всё-таки, на работе проблема?

Она кивает и её каштановые волосы, получив встряску, касаются моего лица, попадают в нос и в рот. Я фыркаю, отстраняюсь и, не сдержавшись, чихаю…

— Что?

Я притягиваю её к себе и целую.

— Не грусти раньше времени. Рассказывай, что там такое. Если это связано с работой и это не Зевакин, то я просто теряюсь в догадках.

— Уши Зевакина, разумеется, торчат, но непосредственно он как бы и не виноват.

— И кто же в таком случае виноват?

— А виноват, — вздыхает она, — вернее, виновата… Я, конечно, кто же ещё? Я ведь пока ещё ничего из себя не представляю, студентка без опыта и каких-то особых навыков. Марки ведь кто угодно может клеить, правильно? Поэтому мне стоило бы быть поскромнее, делать, что говорят и не создавать вокруг своей малозначимой персоны всевозможные скандалы, не разводить сплетни и, попросту говоря, не генерировать нездоровую обстановку. И, опять же, моральный облик современной комсомолки не подразумевает неприкрытого флирта на рабочем месте, провоцирования непосредственного начальника и создания для всего трудового коллектива дурной репутации, противоречащей духу созидательного труда на благо советского народа. Так что, если я не хочу, чтобы всё это было отражено в характеристике с места работы или, чтобы скандалы сопровождали меня в течение всей трудовой деятельности,