Мураками: А что конкретно это значит – «не получается»?

Одзава: Самое неприятное, это когда партитура не укладывается в голове. Например, хуже воспринимаешь информацию из-за усталости, притупляется внимание. Вот вам еще один профессиональный секрет – часто утром музыканту приходится изучать не ту музыку, которую он будет исполнять вечером. Например, в Бостоне за четыре недели сменяется четыре программы, так что в первый день новой программы уже вынужден изучать следующую. Пожалуй, для меня это было самым сложным.

Мураками: Плотный график.

Одзава: Да. В идеале, после серии концертов нужен двухнедельный перерыв на изучение партитуры, а потом уже новые концерты, но так не получалось.

Мураками: Тяжело, наверное, быть музыкальным руководителем Бостонского симфонического оркестра – много рутины?

Одзава: Конечно, текущей работы полно. Минимум две планерки в неделю, а если вопрос сложный, то это надолго. Иногда обсуждаются интересные темы. Мое любимое – составление программы. На втором месте – выбор приглашенного дирижера и приглашенного солиста. И наоборот, самыми неприятными для меня были кадровые вопросы. Кому сколько платить, кого повысить, кого понизить – всем этим приходилось заниматься. Кроме того, в Бостонском симфоническом нет такого понятия, как пенсионный возраст. Приходилось говорить музыкантам старше меня, которые со временем стали хуже играть: «Не пора ли вам на покой?» Это труднее всего. За все годы работы я пару раз с таким сталкивался. Особенно тяжело, когда речь идет о друзьях.

Мураками: Давайте вернемся к разговору о шестидесятых. Первым, что вы записали в Америке, был аккомпанемент гобоисту Гарольду Гомбергу. Концерты Вивальди и Телемана. Запись сделана в мае шестьдесят пятого года. Я случайно наткнулся на нее на американском развале.

Одзава: Как вы только ее нашли! Давно это было…

Мураками: Похоже, тогда еще не было единого представления о барочной музыке. По крайней мере, от этой записи у меня именно такое впечатление. Фразировка гобоя напоминает скорее романтизм, чем барокко.

Одзава: В те годы никто толком не представлял, как правильно исполнять барочную музыку. Знали, что была такая музыка со своими исполнителями, но никто не знал репертуара. Для меня это тоже был первый опыт.

Мураками: Мне показалось, что аккомпанирующий оркестр гораздо ближе к барочной музыке, чем солист. Колумбийский камерный оркестр – что это за коллектив?

Одзава: Это просто название. На самом деле Гомберг взял для записи нескольких музыкантов из струнных Нью-Йоркской филармонии. По сути, методом тыка. Ведь барочную музыку почти никто из нас не исполнял. Меня, ассистента, назначили дирижером.

Мураками: Вообще-то вы довольно редко исполняете Телемана.

Одзава: Да, редко. Мне тогда пришлось долго готовиться.

Мураками: То есть Гомберг для записи назначил вас дирижером.

Одзава: Да. Похоже, он хорошо ко мне относился.

Мураками: Затем были концерты Бартока, Первый и Третий. Запись сделана в июле того же года, то есть через два месяца. За фортепиано Питер Сёркин. Потрясающее исполнение.

Одзава: Оркестр чикагский. Или лондонский?

Мураками: Чикагский. Даже сегодня это звучит очень по-новаторски. Если в исполнении Телемана и Вивальди чувствовалось едва заметное напряжение, некоторая нерешительность, то тут он разошелся.

Одзава: Да? Совершенно не помню. За год до этого меня назначили директором музыкального фестиваля «Равиния». Об этом довольно много говорили, я даже участвовал в телепрограмме «What’s My Line?»[13] – что-то вроде «Моих секретов», помните, на «NHK» была такая викторина? Поэтому ко мне обратились со студии, и мы начали ежегодные записи. Во время фестиваля, на следующий день после одного концерта, я отправился в Чикаго, чтобы это записать. От парка «Равиния», где проходит фестиваль, до Чикаго на машине где-то полчаса.

Мураками: Примерно как от Бостона до Тэнглвуда.

Одзава: О, эта труба! Херсет. Адольф Херсет. Человек-легенда, знаменитый трубач Чикагского симфонического оркестра.

Мураками: Фортепиано тоже звучит блестяще. Никаких компромиссов.

Одзава: Да, он хорош. Питеру здесь нет и двадцати.

Мураками: Пронзительное исполнение.

Одзава: Помню этот фрагмент… В те годы медные Чикагского симфонического были лучшими в мире. Начиная от Херсета и заканчивая всеми остальными, как на подбор.

Мураками: Это когда постоянным дирижером был Фриц Райнер?

Одзава: Постоянным был тогда Жан Мартинон.

Мураками: И все же от Телемана к Бартоку – довольно резкий поворот.

Мураками: Затем, в декабре того же года вы записали скрипичные концерты Мендельсона и Чайковского.

Одзава: Кажется, мужчина-скрипач.

Мураками: Эрик Фридман.

Одзава: А оркестр, кажется, Лондонский симфонический.

Мураками: Да, Лондонский симфонический, запись тоже попала ко мне из американского секонд-хенда. Сейчас эта скрипка кажется мне немного старомодной. Излишне эмоциональной, что ли.

Одзава: Помню, как записывали, но самого исполнения не помню.

Мураками: Примерно тогда же вы с Леонардом Пеннарио записали фортепианные концерты Шумана, по-моему, тоже с Лондонским симфоническим. Бонус-трек – «Бурлеска» Рихарда Штрауса. Затем в следующем году и снова в Лондоне – Первый фортепианный концерт Чайковского с Джоном Браунингом. Романтические концерты, записанные в Лондоне с американскими исполнителями. Я пока не слышал запись с Браунингом, но как бы это сказать… сегодня они уже не так впечатляют. Их редко услышишь.

Одзава: В те годы и Пеннарио, и Фридмана активно продвигали фирмы звукозаписи. Но знаете, Джон Браунинг гениальный пианист.

Мураками: Последнее время о нем ничего не слышно.

Одзава: Интересно, как он.

[Примечание Мураками. Джон Браунинг родился в 1933 году. В 1960-е годы молодой пианист пользовался популярностью, но в 1970-е заметно сократил деятельность, по собственному признанию, «в связи с переутомлением». В середине 1990-х снова стал активно выступать, включая в репертуар современную американскую музыку. Умер в 2003 году.]

Мураками: От Телемана вы качнулись к Бартоку, потом обратно, покачались посередине, ушли в романтизм. Как поступали предложения сделать ту или иную запись? Если не считать Гомберга, вы ведь всегда записывались на «RCA Victor»?