раненный командир морских пехотинцев знал, что автоколонна, с которой эвакуировалась жена, была уничтожена фашистскими самолетами где-то у села Нечаянное, но в сердце держал надежду, что живой осталась его Варенька и рано или поздно вернется она к родному порогу. Он и попросил Яшу в последний час перед отправкой на госпитальное судно: «Будь другом, узнай у соседей, может, объявится такая. Сердце у нее чуткое, как скрипка, и горячее, как солнце, но в обыденной жизни непрактична, как дитя. Может, поддержишь ее чем-нибудь… А то хоть привет передай». И сказал-то он Яше, может быть, только потому, что никого другого, более надежного рядом не оказалось, больше для облегчения души своей сказал. Но Яша такой: пообещал, значит, выполни! В ноябре пошел Яша по адресу, который дал ему раненый командир, но вместо дома нашел только груду ноздреватого ракушечника да торчащие из нее ребра арматуры. Там и нашел он Варвару Алексеевну, голодную, в лохмотьях. Пока тепло было, скрывалась в подвалах разрушенных домов. Яша дал ей свой домашний адрес на всякий случай, доложил о ней Бадаеву и, по его совету, решил достать ей паспорт на чужую фамилию, но события так завертелись, что он снова потерял ее из виду, а она о себе весточки не подавала.

— Я вас искал, Варвара Алексеевна, но…

— Это хорошо, что искал.

Она недоверчиво оглянулась на ребят, подошла к печурке, в которой еще тлели угли, протянула синие, иззябшие пальцы.

— Ты никого, Яша, не знаешь из тех, кто в катакомбах остался? — спросила она вполголоса, когда тот подошел и присел рядом.

— Нет… Не знаю, Варвара Алексеевна, — так же тихо ответил Яша. — А зачем они вам?

— Есть у меня кое-что интересное для них, да вот не знаю, как передать.

Яша задумался на минуту, будто что-то вспоминая.

— Знаю одного пацана, у которого, говорят, отец ушел в катакомбы.

— Правда? — оживилась Варвара Алексеевна.

— Можете рассказывать.

— Можно? — под низко повязанным рваным платком тепло и умно сверкнули красивые глаза. — Хорошо… У моей знакомой на квартире остановился румынский колонель-лейтенант3. Вчера у него были гости, офицеры его полка, по случаю награждения хозяина каким-то орденом. Подвыпившие гости возмущались, что дивизию отправляют на Николаев походным порядком. Только немцев повезут на машинах. Королевские вояки пойдут пешком.

— Когда выступает дивизия? — заинтересовался Яша.

— Послезавтра, на рассвете.

— Ваша знакомая знает по-румынски?

— Да.

— Этот королевский гусь знает об этом?

— Нет.

— Ей можно верить?

— Верить надо мне. Она и не подозревает, что я передам кому-то наш разговор.

В мастерскую зашел долговязый парень в кожаном пальто и желтых перчатках с крагами. Поставил перед Алексеем закопченный примус:

— Вы сможете починить головку?

— К каждой головке должна быть игла, — ответил Алексей.

— Новая?

— Нет, старая. Но не сломанная.

Алексей метнул быстрый взгляд на Яшу: пароль правильный, но при посторонних продолжать разговор нельзя.

— Варвара Алексеевна, — обратился к своей собеседнице Гордиенко, — мы мешаем посетителям. Пройдемте в кладовую.

— Как же вы догадались прийти в мастерскую с примусом? — спросил Яша в кладовой.

— Ну не с отрезом же на платье идти в примусную мастерскую, — двинула она плечами. — Я вчера приходила, спросила у какого-то мальчика, он: «А, капитан Хива! Вот там с примусами возится!» — и показал мне мастерскую. — Варвара Алексеевна пристально посмотрела в глаза Яше. — Может… листовки какие надо расклеить или сводки Совинформбюро… Яша, верьте мне… пожалуйста. Я на все готова… Понимаете?

— Все понимаю, Варвара Алексеевна, раз вы пришли ко мне сообщить о предстоящем марше дивизии. Но листовок у меня нет. Есть для вас другая работа. Под Москвой наши дали фашистам по зубам. Это точно, как в геометрии. Встретите знакомых женщин — расскажите. Будут спрашивать, откуда вы знаете, — скажите: на базаре слышала. Отбросили гитлеровцев на сто километров, набили их, что песка на пляже. Надо, чтобы женский телефон прозвонил об этом как можно быстрее по всей Одессе… И еще скажите: моряки, мол, не все ушли в Севастополь, две морские дивизии в катакомбах ждут сигнала, скоро оккупантам и их прихвостням крышка будет. Крышка со звоном!

Соврал Яша насчет морских дивизий! Соврал, даже уши от стыда покраснели. Но пусть! Пусть дрожат гады, все равно им не уйти от расплаты!

— Может быть, скоро и войне конец? — спросила женщина. — Может, своих встречать будем скоро?

— Может, и скоро, Варвара Алексеевна. Я верю в нашу победу.

— А наши не спросят, что мы здесь делали?

— Спросят. Обязательно спросят.

— Я не хочу, чтобы мне нечего было ответить мужу и его друзьям…

Когда Яша, проводив Варвару Алексеевну, вернулся в мастерскую, долговязый парень о чем-то оживленно рассказывал ребятам, горячился и возмущался.

— Послушай, что он рассказывает, — сказал Алексей брату. — Это Людвиг, брат Густава Вольфмана.

— Немец? — спросил Яша.

— Да, немец, — твердо ответил долговязый. Серое лицо его залилось краской. — Эрнст Тельман тоже немец.

— Эрнст Тельман в концлагере, а ты на воле.

— Если я попаду в концлагерь, ты, может быть, начнешь мне верить, но я тогда уже ничем не смогу быть вам полезен.

— Его брат — командир десятки, — напомнил Яше Алексей.

Людвиг Вольфман, парень из местных немцев-колонистов, работал шофером в немецкой автоколонне, перебрасывающей грузы из Одессы к фронту. Во время очередного рейса он заметил под Первомайском большой немецкий склад авиабензина, тысячи на три тонн, а южнее, в излучине Кодымы, — около тысячи законсервированных грузовых автомашин. Вернувшись в Одессу, Людвиг рассказал об этом брату, командиру партизанской десятки. Тот пошел к Старику, так партизаны между собой звали теперь Петра Бойко. Но Старик сказал, что для катакомбистов эти сведения не представляют ценности, так как все равно, дескать, у них до Первомайска руки не дотянутся. А когда Густав Вольфман начал настаивать, чтобы Старик сообщил катакомбистам о складе горючего и стоянке машин, тот выгнал его и пригрозил «взять в шоры», если Густав будет совать нос куда не следует.

— Ладно, разберемся, — сказал Людвигу Яша.

А когда Людвиг ушел, Алексей сказал:

— Старик просто дурень. Он совсем ничего не знает о связи катакомбистов с Москвой. Павел, наверное, ничего ему об этом не говорит.

— Ты так думаешь, Алеша?

— Конечно! Он же осторожный! Если бы не Яшко, мы, пожалуй, тоже ничего не знали бы.

— А я думаю, что Старик всего боится, — настаивал Хорошенко. — Он готов вовсе ничего не делать, только бы не привлечь к себе внимание сигуранцы, только бы отсидеться под вывеской «Слесарная мастерская Петра Бойко». Вчера, вишь, даже газету велел уничтожить. Вы мне такую литературу, говорит, сюда не таскайте. Вдруг, говорит, обыск? Так и провалиться можно.