головой, отказываясь от продолжения халявного банкета. Тем более, что слово «пожрать», презрительно брошенное мне пар-пидарасом, меня покоробило.

— Раиса Ивановна, мне один чай! — завершил заказ товарищ Матыцин и отпустил кнопку селектора.

Пока ему не принесли стакан чая со всем ему сопутствующим, он сверлил меня взглядом и нервно барабанил пальцами по столу.

А я, с удовлетворением осознавая, что первый этап разведки боем остался за мной, водил любопытным взглядом по кабинету. Что ж, добротно, дорого, богато. По советским меркам, разумеется.

На хозяина кабинета я переместил глаза, только когда он по-купечески, как с блюдца, с хлюпающим звуком втянул в себя кипяток. На меня он по-прежнему смотрел с профессиональным ленинским прищуром. Но не так ласково, как смотрит со своих портретов Ильич.

— Ты, что же, думаешь, что у меня много лишнего времени? — поставил на блюдце стакан Матыцын, — Рассказывай, на кого работаешь и как тебе удалось на меня эту липовую уголовщину слепить? Кто тебе это поручил, говори, паршивец! Ты же понимаешь, что я это всё равно узнаю⁈

Товарищ не хуже меня понимал, что партия из дебюта перешла в эндшпиль и, соответственно, заигрывать с нахальным лейтенантом он не видел никакого смысла.

— Мы оба с тобой знаем, что к спиртовым афёрам жуликов с ликёро-водочного завода я не имею никакого отношения! Ведь знаешь же⁈

Перестав себя контролировать, Матыцын схватил со стола стакан, но сделал это слишком резко. И так же суетливо поставил его обратно. Достав из кармана носовой платок, он, поморщившись, вытер обожженную руку. Дожидаться, когда он окончательно вспылит и плеснёт в меня кипятком, я не стал. Почти всё, что меня интересовало, я выяснил. Теперь пора было вступать в конструктивный диалог. Пришло время злому педерасту делать добрые прививки.

— Зря вы, Валентин Павлович, на меня обидными словами ругаетесь! Вот, ей богу, то есть, честное комсомольское, зря!

Глава 9

— Это ты, что ли комсомолец⁈ Наглец ты, а не комсомолец! Давай-ка ты, Корнеев, не забывайся и веди себя соответственно, не доводи меня до греха! — сверкнул не по возрасту ярко синими глазами коммунистический лидер, — Поведай лучше, ты откуда взялся такой смелый? И скажи мне, кто стоит за тобой? Ты же не сам по себе всё это паскудство против меня затеял?

Глядя, как мой собеседник уже более осторожно отпивает из стакана свой чай, я прикидывал, как побыстрее его сподвигнуть на приступ неконтролируемой откровенности. Чтобы затем уже после всего от него услышанного и не затягивая, покинуть этот кабинет. Желательно, без существенных потерь для себя.

Из претензий и расспросов данного руководящего товарища мне хотелось получить максимум полезной информации. И вместе с этим, извернуться, и попытаться убедить партийца кое в чём. А, если откровеннее, то в правильной версии проистекающих вокруг него событий. Для меня правильной. И было бы уже совсем хорошо, чтобы до выгодной мне «правды» он дошел самостоятельно. Как бы своим умом. Чтобы «просчитав» меня, он для себя всё понял. Понял, что, если даже кто-то и использовал меня, дурачка скудоумного против него, великомудрого Матыцына, то только втёмную. Непременно втёмную. Как торпеду. Кровь не только из носа, но и все выделения из прочих физиологических отверстий, а для этого мне надо всерьёз расстараться. И обставить это так, чтобы мудрый товарищ Матыцын выбросил из головы все ненужные мне сомнения. И надёжно уверился в моей юношеской инфантильности. Чтобы он поверил, что наглец Корнеев хоть нагл и зубаст не по годам, но в силу своих юных лет пока еще не является самостоятельно мыслящим игроком.

— Не понимаю я вас, Валентин Павлович! — осторожно решил я для начала немного пококетничать и покочевряжиться. — Если бы у меня были какие-то серьёзные связи, разве бы я в районе сейчас прозябал? Вы поймите, я не злой гений и не интриган! Я, как и вы, точно такая же жертва! Мне это уголовное дело по хищениям на ЛВЗ, как я понимаю, для моей же погибели подсунули! Хотя и не понимаю, кому я успел дорогу перейти! Вы, товарищ Матыцын, просто-напросто спросите у знающих людей и вам ответят, что никак оно мне не должно было попасть! Ни по сроку моей службы, ни по моей малой квалификации начинающего следователя! Со всей ответственностью заверяю вас в этом! — недоумённо скривив губы, прикинулся я обиженным недорослем. — Такого уровня дела обычно в УВД расследуют. И даже не в городском, а в областном! Так что вы бы лучше выяснили, кто это так распорядился, чтобы мне тот гнилой материал отписали! — для придания достоверности своим словам я возмущенно подёргал лицом, выказывая своё расстройство и детскую сердитость.

Мне и на самом деле было интересно, кто, и какими мотивами руководствовался, спихивая уголовное дело по «ликёрке» на меня. А еще я понимал, что времени на все озвученные мной проверки у Второго секретаря попросту нет. И, скорее всего, уже не будет. Он тоже прекрасно осознавал отсутствие у него времени. Но знать о моём понимании этого печального обстоятельства не мог. Как бы оно там ни было, а по всем имеющимся признакам я для него всего лишь пацан и не более того. Да, шустрый и да, наглый, но таки пацан. Который никак не может быть ему равным ни по уму, ни по опыту аппаратных интриг. Просто в силу своего возраста не может.

— А, что⁈ И выясню! — с подозрением разглядывая меня, сурово пообещал товарищ Матыцын, — Ты даже не сомневайся, Корнеев, я тебя обязательно выведу на чистую воду! Я обязательно всё выясню!

— Да разве ж я против, Валентин Павлович, выводите и выясняйте! — не выражая ни тревоги, ни беспокойства, легко согласился я, — Но еще раз повторяю, вы не там подвох ищете! И врага во мне вы тоже зря увидели. Вам бы лучше вокруг себя, как следует, оглядеться!

Секунду назад отвлёкшийся на поглощение чая Матыцын, вновь насторожился и замер. А потом медленно поднял на меня глаза, пытаясь распознать в моих словах скрытый смысл и коварную попытку ввести его в заблуждение.

— Что ты имеешь в виду, Корнеев? Говори! — его ярко синие глаза юного пионера застыли в хищном прищуре.

Пришлось собраться и постараться не проявить ответных эмоций. Дабы не подтвердить небеспочвенного его недоверия. Я без труда удержал на своём лице смесь обиды и библейского безгрешия. Всем своим видом показывая, как тягостно мне переносить