Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Непринятый собственной семьёй, бывший чумным, а ныне мортусом Каспар был до такой же степени падшим, до какой сострадательным и чутким. Чужая беда приводила его в бешенство, заставляла лупить растяпу Тиля и кричать во весь голос от досады. Никакая злость не приживалась у него внутри, от потрясений он становился лёгким и каким-то помятым, как пустой фунтик, разорённый детьми. Увлечения, замаравшие бы другого, скатывались с него ртутью. Собирает кости потому, что жалеет. А гулящую девку что, бесплатно лечил?
«Как бы не так! Подобного полёта в грязь его белые крылышки не выдержат».
— Кого она изображала с венком на голове и вся в саже? Туземку?
Каспар выпрямился и опустил глаза — понял, что попался.
— Нет. Если можно, не говори никому.
Клавдия побарабанила пальцами по косяку.
— Мейстеру такое вряд ли понравится, — вкрадчиво сказала она.
— Что плохого я тебе сделал?
«Я ревную, голова твоя воронья!» — едва не крикнула Клавдия, когда внутри всё зазвенело от негодования.
— Ничего, но полагаю, ты нарушил правила нашего аскетического проживания и заслуживаешь…
— Ступай! — Каспар так резко встал, что Клавдия отпрянула. — Расскажи всё мейстеру. Позови остальных, хоть вместе посмеётесь. Я привык, дома меня ежедневно поднимали на смех. Он недоволен моим безбожием, а от разврата за стеной просто взорвётся. Ты всё ищешь, кого и как нацепить на крючок, чтобы издеваться и управлять, но со мной такое не пройдёт. В конце концов, я никому не помешал и не навредил.
Тон Каспара ужасал своей беззлобностью и бесстрашием.
— Скажу, если ещё раз её увижу.
— Ну уж нет. На сделку с тобой я не соглашался. С такой склонностью к торгу тебе бы трясти петрушкой на базаре.
Если факт торговли фетишами ещё можно было подтвердить флейтой, то никто бы не поверил её рассказу про девку. Каспар понимал это, либо действительно предпочёл выговор тому, чтобы оказаться в распоряжении Клавдии, и шантаж провалился.
— Хорошо, предлагаю всё забыть, — сдалась она.
Совесть Клавдии слабо заскулила. Желание сделать Каспару как можно больнее странным образом сломалось то ли о его спокойную твёрдость, то ли об очередное воспоминание о конюхе. Тот не выдержал и сбежал, Клавдия даже проспорила Жюли, сделав ставку на самоубийство. Спор они затеяли от скуки, заметив странную задумчивость того, кому думать не положено вовсе. Единственный вывод, который удалось сделать Клавдии — игрушку можно разломать из любопытства, но тогда она станет непригодной.
В ту же минуту в фармакию влетела Клеманс с кружкой воды, чуть не сбив с ног интриганку.
— В центре, на Сен-Жак, настоящее побоище! Слышите выстрелы? Нас могут обязать очистить площадь поутру.
— Клеманс… — Клавдия попыталась предостеречь её от питья воды из корыта, но та была слишком впечатлена новостью.
— А ещё второй квартал закрыли!
— Спокойно, Клеменция, — проговорил Каспар.
— Фу. Не называй меня как какую-то болезнь, пожалуйста.
— Хорошо-хорошо. Лишь бы никто не полез в драку со стражей, охраняющей карантин.
Помощница залпом выпила всю воду и, шумно выдохнув, вытерла губы плечом.
— Что ты хотела сказать? — спросила она Клавдию.
— Да так, уже не важно. Неужели город хотят освободить?
— Офицерик говорит, даже пушки привезли.
Секретарь прибыл почти ночью. Его заставили идти до лекарни пешком, и он еле доковылял на поражённых подагрой ногах. Клавдии показалось, что сначала вошёл тяжёлый запах одеколона, затем сам чиновник. Она совсем отвыкла от оглушительного запаха эссенций, ради которых из целебных трав вытягивали всю душу с целью лишь перебить едкий пот. Мысли её ворчали о том, что таким количеством проклятой лаванды можно вылечить мигрень у целого солдатского полка, умащивать же очередного проходимца было бесполезно: будто лошадь пала на цветочном поле.
Как только его туфли с блестящими пряжками оказались за порогом, он тут же затряс бумагами и потребовал мейстера. Старик нарочито медленно покинул комнату, вышел на середину прихожей и посмотрел на давнего знакомца угрюмо, явно не ожидая от него ничего хорошего. Обслуга жалась к стенам и внимательно слушала разговор.
— Велено пятерых выделить для уборки улиц на завтра, — дрожащим голосом начал секретарь. — К утру волнения будут уже полностью подавлены. В крайнем случае, разрешается подождать до обеда. Всех стащите в какой-нибудь сквер. Тела заберут родственники, оставшихся похороните.
— Цена вопроса?
— Десять су на человека.
— Мало. Надеюсь, работы будет тоже немного.
— И второе: нужен чумной инспектор на квартал поблизости. Недавно сразу двое докторов покинули этот мир. Сгодится любой медик.
Мейстер прокашлялся.
— Ежедневно молюсь о том, чтобы вы стали понимать: любой медик не должен быть допущен к подобной работе.
— Что же вы предлагаете?
Старик склонил седую голову к плечу, словно усталый осот в конце лета.
— Монополию и диктатуру. Нас осталось трое, с горсткой мортусов и фармацевтов. Но мы знаем, как быть с болезнью. Третий раз возвращается чума и многие знания о ней мы получили по наследству. Я собираюсь располагать, — выделил старик голосом, — естественным правом быть здесь законодателем и устроителем общества, а не бороться за сие право. Но пока ни город, ни мэр, ни народ не чтит нас как подобает. Сколько вы жалуете инспектору?
— Ливр в день.
— Вы не заслуживаете помощи, — в голосе звякнула холодная ненависть.
— У города нет средств! — всплеснул руками секретарь. — Откуда я возьму вам больше?! Да ещё этот бунт!
— Так велите мэру что-нибудь продать. Или поумерить свои аппетиты. В гробу карманов нет.
— Велеть мэру?!
— Да. Pesta велит, так она хочет. Вы уже пробовали греметь этими грошами перед доктором Гартунгом? Услышав такое, он, должно быть, отправил вас в неприятную прогулку?
Привалившийся к стене Каспар поджал губы, чтобы не оскалиться. Он тихо пояснил остальным:
— Доктор Гартунг в последнее время общается или на латыни, или бранью. Готов поклясться, секретаря он выставил вон.
Торг всё тянулся и тянулся, дряблая шея чиновника вздрагивала словно у индюка, мейстер злился, но не уступал, и вскоре зрелище наскучило Клавдии, заставив улизнуть поближе к постели.
Тем временем настал первый за осень заморозок. На деревьях за окном сверкали иголочки инея в отблесках фонаря, а Клавдия устроилась поближе к печке и тихо радовалась живому теплу, начиная засыпать на старом стуле. В щели у заслонки мелькал огонь. Ей казалось, что разгулявшаяся чума — это море, она давит на стены лекарни, бросается колючими горькими брызгами, вместе с холодом ищет лазейку, но тщетно. Так,
