вытаращенными глазами вокруг резных теремов и огромных стен. Баат шёл следом и озирался по сторонам. Высматривал. Волчонок-то был совсем близко, судя по запаху. Чонгару даже казалось, что он видит его перед собой, серого, уставшего и озлобленного. Ещё миг – и коснётся то ли шерсти, то ли плеча.

Кровавый хмель захватил его полностью. Сердце забилось бешеной птицей. Словно сорвавшись с цепи, Чонгар побежал вперёд. Лишь бы успеть, пока не спрятался, не скрылся в детинце, не сбил со следа чарами!..

3.

Голова трещала по швам. Столько звуков и запахов, что хотелось забиться в уголок и ничего не чувствовать. Но и там Маржану поджидала беда. Она видела и презрение, и удивление, и сальные взгляды – и невероятно благодарила тех, кто проявил безразличие и не заметил девку в потрёпанной рубахе. Что бы сказала мать? А сёстры? Маржана старалась не думать об этом и, кусая губы от тревоги, кралась между домов, выраставших, как грибы по осени.

А детинец не приближался – его стена по-прежнему стояла далеко и свысока смотрела на избы. Почти так же, как Томаш – на Маржану. Она вздохнула и осмотрелась: толпы народу ходили туда-сюда: кто на ярмарку, кто бежал по делам, кто вертел головой по сторонам, воровато оглядываясь. Здесь и прятались, и выставляли себя напоказ, и улыбались, и плакали – всё перемешивалось и сводило с ума. Маржана слышала их всех: как топчутся, о чём и как говорят, кто кому врёт… О, ужас, какой ужас!

Она заметалась по улицам, ища место потише. Вокруг всё звенело и трещало, мир разрывался, как тонкая ткань, вынуждая бежать и не останавливаться, пока из-за рядов изб не вынырнула площадь с вечевой степенью. Тут Маржана замерла в восхищении: вот она – та, о которой рассказывали сказки и разные слухи.

Зофья верила, что у каждой вечевой степени есть свой дух-хранитель, который видит душу князя или посадника, и если та не окажется чистой, то в княжество либо воеводство приходит долгая и страшная засуха, зерно не восходит на полях – и тогда приходится собирать скудный урожай и доедать запасы. А все потому, что выбрали не того.

Маржана прошлась вокруг вечевой степени и с разочарованием поняла: никого там не было. Старые доски – и только.

– Чего глядишь? – на неё покосился какой-то мужик. Судя по оборванному виду, местный пьяница.

– Да я так, – Маржана потупилась и поспешила уйти подальше, – ничего…

Голова заболела от городского шума. Интересно, как с ней справляется Томаш? Или он давно уже привык? Кто их знает, этих княжеских… А ведь Маржана могла бы гордиться этим – она путешествовала по Приозёрью с самим княжичем! Конечно, изначально ей и в голову не могло прийти, что оборванец, лежавший на окраине Горобовки, был высокого рода, но, когда он скрылся в детинце, Маржана поняла: всё же княжич. Да ещё и с посадником знаком.

Она уселась возле дуба. Нет, и вочто всё-таки пришлось вляпаться? Выжгла себя из людского рода, чудом не сошла с ума, спаслась благодаря Велешинской ведунье, запихнула боль от предательства Томаша куда подальше… Надо же: и действительно княжич – другой человек не мог бы вот так вот взять и принести в жертву деревенскую девку. А она ещё удивлялась, как это он сразу согласился повести её в лес. Вот ведь глупая. Совладать бы со зверем и научиться оборачиваться быстро и ловко, как это делал Томаш…

Из размышлений Маржану вырвала внезапная тревога. Она забурлила в рёбрах и кричала, требуя бежать как можно дальше, прятаться, прижавшись к земле. Маржана осмотрелась – люди всё так же носились и шумели. Но что-то кралось. Неужели очередное заклятье охотника? Да нет, вряд ли, он ведь шёл по следам Томаша.

Маржана погладила Перуново дерево[28] и помолилась мысленно, прося бога ветра и молний о защите. Мало ли – вдруг прямиком на голову рухнет беда?..

Додумать Маржана не успела – из-за ближайшей избы выбежали двое. От них веяло кровью, потом, опасностью и смертью. Эта смесь напугала её до жути – она замерла, боясь пошевелиться лишний раз. А двое – один хмурый и задумчивый, второй с виду весёлый, с лисьим прищуром – подхватили её под белы руки.

Потом весь мир накрыло накидкой Мораны – чёрной и непроглядной.

4.

Томаш открыл глаза. Бледные лунные лучи просачивались сквозь приоткрытые створки окон и серебрили оставленное в крынке молоко. Оно казалось переливчатой россыпью каменьев дивной красы. Такие можно было отыскать в глубинах гор, и то если принести жертву хозяевам. Купцы берегли подобные дары для княгинь и боярышней, боясь продешевить, оттого Томаш никогда не видел настоящих сокровищ на ярмарках. И уж тем более он не думал вспоминать о них в посадском тереме.

Но было в этой тишине что-то зловещее, как будто в клети или сенях резали и убивали ни в чём не повинный люд, а крики приглушали ворожбой. Жуть какая! Аж дрожь прошлась по телу. Не наворотил ли чего Горята под носом у братьев? Проверить бы, да времени мало.

Томаш втянул ночной воздух и замер. От молока несло травяной горечью, отчего крынка манила ещё сильнее и чуть ли не кричала: «Выпей, друже! Выпей – и заснёшь сладко, крепко, так, как мечтают многие». Ну посадник, ну удружил! Хорош, ничего не скажешь! Решил выслужиться перед князем и обогатиться заодно! Да только не понял, глупый, что оборотень всякую отраву почует. Тьфу!

Томаш приподнял голову, прислушиваясь. Нет, в тереме всё было спокойно, если не обращать внимания на стражника у двери. Но и он тоже посапывал – видимо, думал, что княжич крепко проспит до полудня. А ведь в этом была доля правды.

Томаш прикрыл глаза и начал медленно вдыхать и выдыхать. Так, как учили братья. Долгой вдох, долгий выдох, пока сердце не успокоится. Иначе не уснёшь. Раз-другой – и вот оно бьётся медленнее, а ночной воздух приятно холодит звериное горло.

Томаш проснётся чуть позже – когда синеву прорежет багрянец и Хорс раскроет свои ручищи, чтобы обнять и согреть весь мир. В этот миг он прыгнет на соседнюю крышу и убежит, прихватив с собой пару не самых ценных каменьев, чтобы продать на постоялом дворе.

Долгий вдох – долгий выдох. За-сыпать. Уходить на время в звёздный мир и сливаться с ним в одно целое.

Об остальном он подумает завтра. Не зря ведь говорили, что дневным делам – дневной час.

IX. Звон цепей

к нави тянет руки навь, человечье гонит прочь, тихо бродит между трав и венки сплетает в ночь, кружит по полю кольцом, зазывает вороньё, поутру же – на крыльцо, в обережное шитьё, глубже прятать