Милицейский газик затормозил рядом с ребёнком.

Участковый выскочил к перепуганному, почти помешанному пацану:

— Виталя, что с тобой?!

— Дядя! Дядя! Тот дядя! Меня! Плохо! Участковый увидел бегущего сожителя матери Бонивура. Рука сама достала пистолет из кобуры. Ублюдок осекся, встал, но тут же нагло ощерился в улыбке:

— Товарищ участковый! Не лезь в наши семейные дела!

Участковый не выдержал, отщёлкнул на пистолете предохранитель:

— Убью, мразь!

Тот не боялся:

— Убьёшь? Кишка тонка!

— Ты, ублюдок, проходил по делам о растлении детей!

— И что? Я своё отсидел! Не лезь ко мне, участковый, всем спокойнее будет!

— Убью! — кинулся к нему участковый.

— Ха-ха-ха-ха-ха! — Извращенец не сопротивлялся.

Участковый бил и бил ненавистного гада, но тот был здоровее, мощнее, значительно тяжелее по весу. Он хохотал и, даже упав, под градом пинков, не закрываясь, был сильнее.

Видя всё это, Виталя первый раз помешался.

После были ещё помешательства, уже связанные с неумеренным употреблением алкоголя, пока он не стал Бонивуром и Полковником.

Геннадий тряхнул головой — к чему это он так увлёкся мыслями о Бонивуре? А… вон его матушка бредёт. Да, теперь святая старица.

Геннадий нервно дёрнул головой: «О чём ты думала, святая старица, когда твои мужики твоего сына губили?!»

— Гена!

— Что?! — Геннадий дёрнулся от неожиданности.

Жена улыбалась, лёжа на раздвинутом диване — они в такую жару любили спать с открытыми балконными дверями, откуда шла благостная ночная и утренняя прохлада.

Она посмотрела на него ласково и спокойно, и её добрый взгляд его тут же излечил от нервной мути.

— Что ты зажатый такой? — спросила с мягкой улыбкой.

— Боюсь я, Ирка, — откровенно признался Геннадий.

— О, мой рыцарь засомневался в своей миссии?! — Она расхохоталась, не скрывая своей наготы, развалилась поверх лёгких покрывал, которыми они укрывались в такую жару.

Ирка была мастак на всякие «дела». И она, уловив тяжелое настроение мужа, позвала грудным голосом:

— Иди ко мне, мой господин…

— Это я? — спросил Геннадий, уже возбуждённый. Сейчас могло произойти самое главное волшебство…

— Мой господин, я… О-о-о…

Её рука гладила его…

Геннадий подумал: «Сейчас я султан. Моя одалиска исполнит всё, о чём я только мечтаю!»

— Геннадий! — Грубый окрик со двора враз разрушил волшебство.

«Не случится сегодня ничего! Теперь ничего хорошего быть не может в принципе, только плохое!» — со вздохом сожаления подумал Геннадий, поцеловал жену в обнажённое плечо и вышел на балкон.

Внизу стоял один из будущих ремонтников.

— Геннадий, ты когда пойдёшь на квартиру? — прокричал он, почёсываясь.

— Сейчас уже.

— Ты это… Я в магазин сбегаю и приду.

— Хорошо.

— Давай.

Геннадий вернулся в зал, стал одеваться.

— Что, сегодня решишь вопрос с ремонтом? — спросила жена.

— Да. Дел масса, а другого времени нет. Сразу всё навалилось. Плохо у меня на душе, так плохо, что словами не передать.

— Иди сюда, поцелую.

Поцелуй был пресным, но приятным. Всё-таки Ирка — душевная женщина.

Спросила его насмешливо:

— Переживаешь о своих синяках? Думаешь, как поймать обидчиков?

Она шутливо кивнула, имея в виду опухоль и уже начавшие зеленеть наплывы на лице.

Геннадий не собирался посвящать супругу в ужасное дело отца — это не её дело. Её дело… Тут же сказал:

— Ты с Наташкой поговори.

— О чём? — удивилась Ирина.

— О её поведении. Что это за маскарад? Фильм ужасов отдыхает!

К удивлению Геннадия, Ирина, изначально воспринявшая субкультуру Наташки в штыки, теперь с улыбкой отмахнулась:

— Подурит и забросит эти глупости. Сама. Без наших наездов! Все девки в этом возрасте немного сходят с ума. Сам понимаешь — становится женщиной. Изменения в организме происходят. И в голове… Не помнишь Машку в её возрасте?

— Машка во всём чёрном не ходила, ногти в чёрный цвет не красила, амулеты дурацкие на себя ворохами не навешивала!

Жена снова отмахнулась, отвернулась к стене, поудобнее подбила подушку, собираясь спать дальше.

— Перебесится. Всё это мелочи, Гена.

Геннадий мрачно согласился:

— Ты права, по сравнению с другими проблемами Наташкины выкрутасы — сущие пустяки.

Он направился на встречу с отделочниками.

Квартира, купленная Геннадием по ипотеке, раньше принадлежала бабе Зое, изрядно выпивавшей старушке. Располагалась она на первом этаже первого подъезда соседнего дома. Входя в подъезд, Геннадий вспомнил, как отравилась неугомонная бабулька. Она периодически приходила в гости к тёте Саше — соседке Геннадия. Тётя Саша тоже была дамой преклонного возраста, но активность в ней с годами не угасала. Мало того что она пережила четверых мужей (все умирали от сердечной недостаточности после пятилетней супружеской жизни), она вела бурную экономическую деятельность — стряпала пирожки и булочки и разносила их по рядом расположенным офисам, а также продавала студентам близкого техникума, в обеденное время бегала на конечную остановку кормить горячими обедами водителей автобусов и маршруток, а после десяти вечера продавала прямо из квартиры выпивающей дворовой интеллигенции самогон и наливки домашнего изготовления. Геннадий знал, что тётя Саша получала прекрасную пенсию и в деньгах не нуждалась — экономические заботы скрашивали её одинокую жизнь. Баба Зоя частенько помогала тёте Саше с тестом для пирожков, а после они дегустировали настойки. В тот раз было так же, только тётя Саша угощала бабушку питьевым спиртом. Маленькая бутылочка спирта в шкафчике стояла рядом с такой же маленькой бутылкой уксусной эссенции. Геннадий потом слышал версию событий из уст тёти Саши, когда был приглашён понятым при составлении протокола. Добрые полицейские успокаивали:

— Не переживайте, тётя Саша, напишем как надо!

— Я просто сослепу перепутала бутылочки. Налила ей в рюмку уксуса. Она уже хорошо выпившая была — одним махом в себя его опрокинула, и всё. Пока скорую я вызвала — по дороге умерла Зоя…

Оценив ситуацию, полицейские составила протокол, что бутылочку перепутала сама баба Зоя и сама себе же налила. Получился несчастный случай по неосторожности.

Понятые с пониманием подписали протокол. Геннадий сто лет знал тетю Сашу и, так же как участковый, думал, что такая интерпретация гибели бабы Зои была верной — из-за нелепой смерти выпивавшей бабульки губить ещё одну человеческую жизнь было бы реальным преступлением. Такой грех на душу не собирался брать никто — ни понятые-соседи, ни полиция.