И он действительно исчез, сразу же, как только Саймон ослабил свою железную хватку.

Я посмотрела на отца. Теперь он как-то иначе взглянул на Саймона. А когда мы приехали домой, отец, убедившись, что никто нас не слышит, одобрительно сказал:

– Этот парень сумеет постоять за тебя.

И я кивнула.

Да, я тоже не сомневалась.

Всего один день, но я так много узнала о Саймоне! Нет, дело не в том, что он сможет меня защитить, хотя то, как быстро он отреагировал, и как ловко все разрулил в клубе, отдалось в груди тихим трепетом.

Я имею в виду абсолютно все, в том числе и уютное молчание, пока мы ехали с ним в машине. И приятные, какие-то щемящие ощущения, когда мы за ужином сели рядом, и он, рассказывая о себе моим родителям, то и дело прикасался к моей руке.

Мы не просто выглядели как пара. Я и чувствовала в тот момент, что мы пара. Настоящая пара, у которой не просто секс, а серьезные отношения.

И едва сдерживала смех, когда он на полном серьезе рассказывал о себе. Я не знала, что из этого правда, а что – нет. Но выглядело все как первостепенное вранье.

Оказывается, он и сам родом из провинции. Чтобы получить образование, ему приходилось подрабатывать по вечерам. Кем придётся – уборщиком, грузчиком, вышибалой в клубе.

Вот эта часть его биографии для меня выглядела наиболее правдоподобной. Где же еще парню с такими широкими плечами найти себе лучшее применение? Только податься в грузчики или… в охранники.

Воспоминание о том нашем вечере, когда Саймон был в костюме охранника, заставило мои щёки вспыхнуть. Саймон поймал мой взгляд и наверняка вспомнил о том же, о чем и я. Усмехнулся. Я была уверена, что он хотел бы в этот момент сжать рукой не только мои пальцы, но он не допустил, чтобы мне стало неловко перед моими родителями.

Он помнил и понимал, как для меня это важно.

Но теперь мы были словно заговорщики – шпионы, разведчики, которым следовало во что бы то ни стало сохранить свою тайну.

С трудом сдержала разочарованный вздох оттого, что тоже не в силах прикоснуться к нему сейчас так, как хочется. А он, подмигнув, продолжил рассказывать о себе, открывая все новые и новые грани.

«Жених» у меня, оказывается, спортсмен – был когда-то в юности, потом стало не до баловства. Но болеет за ту же футбольную команду, что и мой отец. Удивительное совпадение, правда? А еще у него оказалось грубоватое чувство юмора. Он смеялся над шутками отца и забрасывал нас забавными историями, которые случались с ним в придуманных мною поездках.

– И что вы думаете? Утром он стучит в мой номер и говорит: дружище, дай денег – я кажется все проиграл.

Последние его слова тонут в смехе – громко хохочет отец, серебряным колокольчиком раздается смех матери, я тоже смеюсь – хотя, честно сказать, юмора не уловила.

Но тут же отец нахмурился:

– А ты сам, случайно, не игрок?

– Нет, – улыбнулся Саймон, – пробовал как-то, да мне все время не везёт. Пары раз хватило, чтобы понять: не моё.

Семейный ужин закончился, и нас – вот этого уж я никак не ожидала от своих родителей – отправили ночевать в гостевой домик. Вдвоём! Это было что-то невероятное! Моих родителей подменили?

Как бы то ни было, я была рада, что все именно так.

Стоило двери за нами закрыться, я повисла на шее у Саймона. Мы целовались так, словно не виделись целую вечность. Так, словно не провели друг с другом весь день. И так, будто просто целоваться – для нас было обычное дело.

Жадные губы, сбившееся дыхание, когда в легких уже нет кислорода, но обоим плевать. Плевать, потому что можно пить вдохи друг друга и мои тихие стоны, можно питаться нетерпением Саймона.

Я задыхалась и медленно умирала в его руках, но если бы меня попытались спасти, бросилась бы обратно к своему сладостному мучителю. Потому что без его прикосновений, без его поцелуев было даже чуточку больно.

И я отвечала на страсть Саймона, с удовольствием зарываясь пальцами в его светлые непослушные волосы, прижимаясь к нему и сходя с ума от того, что наши сердца бьются так громко и так близко друг к другу.

– И что, – едва мы дали себе минутную передышку спросила я недоверчиво, – ты действительно всю жизнь голосовал за консерваторов?

– Конечно, нет, – усмехнулся Саймон. – Если мне нужно как-то повлиять на политику, я использую другие рычаги. Кстати, о степени моего влияния на другие важные вещи…

Он провел ладонями по моему лицу, усмехнулся довольно, заметив, как я потянулась за этой лаской.

А потом подхватил меня на руки и понёс в кровать.

И не имело значения, что дом не такой огромный и красивый, как особняк Дэвида. Не имело значения, что у нас с собой не было тех сексуальных вещичек, к которым мы оба привыкли.

Ничего не имело значения.

Горячее, страстное дыхание Саймона, его нетерпеливые руки, которые избавляют меня от одежды. И удивительный момент, когда наши оголенные тела наконец соприкасаются.

Длинный выдох, взгляд глаза в глаза, а потом Саймон с коварной усмешкой опускается вниз, уверенным жестом, зная, что я не просто приму, а жажду принять, раздвигает мои ноги и укладывается между ними.

– Мне кажется, – говорит он, прохаживаясь пальцем по моим уже влажным от желания складкам, – эта девочка сильно скучала по мне.

И тут же, в благодарность за долгое ожидание, прикасается языком, заставляя мой мир завертеться.

Он не просто ласкает меня, не просто вылизывает, он словно впечатывается в меня этими огненными прикосновениями. Добиваясь голодных стонов и того, что я перестаю что-либо видеть и понимать вообще.

Есть только этот мужчина.

И бесстыдный язык, который не оставляет в покое. Кружит, скручивает меня, вынуждая бессвязно просить не останавливаться, не прекращать эту пытку.

Нахожу в себе силы только на то, чтобы вцепиться пальцами в его волосы, потому что теряю точку опоры, потому что больше не понимаю, где нахожусь, потому что выдержать это почти невозможно.

Саймон, тот самый Саймон, которому доставляло удовольствие стегать меня ремнем, которого безумно заводил вид меня связанной, теперь мягко касается меня языком, посасывает, проникает глубже, сводя меня с ума этой убийственной нежностью.

Есть ли что-то более откровенное, чем когда мужчина лежит между ног и ласкает тебя языком? Нет, ну или я такого не знаю. А еще это высшая степень доверия, потому что ты открываешься полностью, а язык, кажется, застрагивает не только тело, а душу.

Холодно, жарко, непонятно, как в лихорадке…

И хочется одного – продолжения.

Или немедленного конца, потому что кажется, что ты уже умираешь.

Прошу, умоляю о чем-то бессвязно, пытаюсь избежать той ласки, от которой впадаю в зависимость, но сильные руки только прижимают к матрасу сильнее. А язык забывает о нежности, и сейчас скорее наносит удары.