— Тоже верно. А вообще, пустой разговор — наемников-то нету. Хотя могут еще объявиться, но ждать некогда.

— Так и не будем! — Нгоно встрепенулся. — Неужели вдвоем не справимся? Да, жаль только, взрывчатка не у нас…

— И «Сайгу» я какому-то длинному парню отдал… ну, из ваших. Что улыбаетесь, Нгоно?

— Мы, кажется, были на «ты»… — Парень растянул тонкие губы еще шире.

— Ну да, ну да…

— И ваш… твой французский, Александр, стал заметно лучше!

— Так это не моя заслуга, а жены, Кати…

Рассмеявшись, молодой человек вдруг резко осекся и посмотрел на большой круглый валун, к которому давно уже приглядывался и Нгоно.

— Хочешь оставить под камнем записку? А как они ее найдут?

— А мы что-нибудь на этом валуне напишем. Скажем — «Янник Ноа»! Неужто не догадаются?

— Хорошо придумал, — поднимаясь на ноги, одобрил Александр. — Только вот чем написать-то? Углем от костра — смоет дождь.

— Ну зачем же углем?

Усмехнувшись, Нгоно вытащил из вещмешка баллончик с ярко-алой краской, какой пользуются уличные художники.

— Откуда это у тебя? — удивился Саша.

— Я утром выходил прогуляться — там еще, в городке. Какие-то ребята разрисовывали ограду. Очень… неумело. Я показал как.

— Ну ничего ж себе! Так ты у нас еще и художник?

Нгоно скромно потупился:

— Как сказал мой непосредственный начальник, месье Мантину: «Полицейский должен уметь если не все, то многое». И в этом он прав, я так считаю.

Александр вновь улыбнулся и поправил висящий на перевязи меч.

— Ну, тогда пошли рисовать, что зря сидеть-то?

Собственно, рисовал Нгоно, а Саша сочинял записку, суть которой вкратце сводилась к следующему: ничему не удивляться и идти в Карфаген, где лично Александр и будет ждать по средам вечером у старого тофета. Ну, если не он сам, так доверенный человек.

— А хорошо у тебя получается! — Завернув записку в водонепроницаемый пакет, молодой человек сунул ее под камень и, скрестив руки на груди, смотрел на труды напарника. — Куда лучше, чем у нашего Эдьки. Впрочем, тот ведь не из любви к искусству старается, а из общей вредности.

Не закончив еще последнюю букву, Нгоно вдруг резко обернулся, выхватывая из-за пояса нож. Карие, слегка прищуренные глаза его настороженно смотрели куда-то мимо Саши.

Молодой человек поспешно обернулся…

— Мадингва ам-ма та! Мокабе!

Стоявший перед ним темнокожий мужчина, неизвестно откуда взявшийся, в общем-то, не вызывал немедленного желания продырявить ему башку тяжелой тэтэшной пулей, и Саша решил пока не гнать лошадей, разобраться. Высокий, худой, в длинном зеленом балахоне и с золотыми бусами на груди, незнакомец казался невооруженным, да и не выражал каких-либо враждебных намерений, а, похоже, просто поздоровался на свой манер.

Вот снова повторил, на этот раз почему-то жестче:

— Мокабе!

— Мокабе, мокабе, — добродушно кивнул Александр и тут же произнес несколько фраз по-латыни и на германском наречии вандалов.

Однако фразы эти не вызвали у странного мужика никаких эмоций — похоже, он их не понял.

— Мокабе!

Покачав головой, незнакомец показал рукой на озеро.

Саша повернул голову и ахнул: из больших, втихую приставших к берегу лодок уже высадились такие же поджарые и высокие воины, числом никак не меньше двух дюжин. Пятеро имели при себе копья, остальные целились в чужаков из длинных луков!

— Ну вот, — пригладив волосы, рассеянно протянул Александр. — Опять угодили. Главное, не понять, чего им надо?

— Ну отчего ж не понять? — Вдруг усмехнувшись, Нгоно бросил баллончик в траву, после чего подошел к незнакомцу, поклонился, приложив руки к сердцу, и разразился длинной и трескучей фразой явно не на французском языке.

Господи!

Тут только Саша заметил, как же они похожи, Нгоно и незнакомец, — оба высоченные, худые, с красноватым отливом темной кожи и тонкими чувственными носами. Похожи, как родные братья… Ну, пусть как двоюродные.

Ах да! Нгоно, верно, снова встретил людей из своего древнего племени, как уже было когда-то и как раз в этих местах. Впрочем, нет — гораздо севернее.

— Это мой народ, фульбе, — обернувшись, с улыбкой пояснил Нгоно. — А Мокабе — их божество, алтарь которого — этот вот камень.

— А мы его, на свои головы, испортили… — Александр потянулся к ТТ.

— Ну почему же испортили? — весело подмигнул напарник. — Я сказал вождю, что мы, наоборот, принесли их божеству достойную жертву — кровь убитого зверя. Вождь, кстати, доволен. Приглашает нас в свою деревню.

— К слову сказать, довольно настойчиво приглашает, — покосившись на воинов, хмуро заметил Саша. — Похоже, это из тех предложений, от которых невозможно отказаться при всем желании.

— Вождь настроен вполне дружелюбно.

— Ну, это тебе лучше знать… Черт с ним, пошли. Надеюсь, они нас не съедят.

— Фульбе не людоеды!

Деревней, как оказалось, называлось просто стойбище — фульбе занимались кочевым скотоводством. Все богатство племени составляли овцы, козы, коровы, несколько белых верблюдов, тем не менее гостей приняли радушно. В самом прямом смысле слова накрыли поляну — расстелили прямо на лесной опушке плетенные из травы и шерсти циновки, поверх них расставили яства: печеную и жареную озерную рыбу, раковины, молоко и сыр, дичь — жаренную на вертеле антилопу и птиц, журавлей, перепелов, уток. Кроме того, имелись просяные лепешки и какая-то кислая мутноватая бражка, которую Александр, честно сказать, поначалу пил с опаской, ну а потом уж как пошла. А пошла хорошо! Особенно когда рядом, за деревьями, зазвучали тамтамы и на поляне появились танцоры, точнее сказать, танцовщицы — юные красавицы девы, вся одежда которых состояла из тонкого пояска и травяного передника. Изящные черные фигурки, вопреки всем Сашиным представлениям об Африке, просто поражали своим совершенством и казались вырезанными из эбенового дерева самым искусным мастером. Ах, как они плясали, как они пели!

Казалось, даже что-то на мотив того же Янника Ноа:

— Е, мама, е!

Ну конечно же, это так только казалось — откуда здесь взяться реггей?

И тем не менее веселье постепенно захватывало всех пирующих — и хлебосольных хозяев, и их невольных гостей.

Трубили длинные трубы, украшенные перьями музыканты били в тамтамы, девушки соблазнительно извивались в изощренно-эротическом танце, и Александр сам не заметил, как стал прихлопывать и подпевать:

— Е, мама, е-е!

А потом и сам, при полном одобрении собравшихся, пустился в лихой перепляс, да чуть ли не вприсядку.