Белая роза… она, в изысканно-тонком, фарфорово-белоснежном сиянии казалась невыразимым волшебством, от которого ну просто глаз не отвести.

«Потому что нельзя быть красивой такой», – пела мама, глядя на эту неземную красоту. Алина подпевала, иногда, впрочем, спрашивая: «Почему нельзя?»

А мама в ответ улыбалась и всегда так же загадочно, как очаровательная красавица.

Сейчас была зима, в вазе стояла ветка рябины, с засохшей гроздью красновато-оранжевых ягод, и несколько веточек полыни, со съёжившимися желтоватыми комочками соцветий, хранившими в память о лете изумительный, горьковатый и терпкий запах.

Иногда, любуясь вазой, Алина брала её в руки.

Вот и в этот раз она взяла вазочку и хотела было поставить её на стол, чтобы срисовать в альбом, но она вдруг выскользнула, словно выпорхнула из рук, и упала.

Но упала не на пол, а на стол и треснула.

Тоненькая, как порез, трещина потянулась от отверстия к середине и остановилась, не дойдя до основания.

Алина пришла в ужас.

Что сказать маме? Как она расстроится!

Взгляд Алины упал на коробку с пластилином, лежащую на полке.

И неожиданная мысль родилась в её догадливой головке: замазать края трещины пластилином и слепить, соединить их потом.

Она открыла коробку, выбрала подходящие цвета и стала замазывать трещину пластилином того цвета, который лучше всего подходил по рисунку.

Пластилиновый шов прошёл по волосам, коснулся лба и щеки красавицы, задел рукав её голубой блузки.

Вот и всё. Ваза была целая, а шов почти не заметен.

Поставив в неё веточки рябины и полыни, Алина, кажется, успокоилась.

Пришла весна.

Потеплело, закапала с крыш капель, потекли весёлые ручейки, снег осел, потемнел, стал рыхлый, ноздреватый и почти исчез.

На проталинах, в парке рядом с домом, как весенние брызги голубого неба, рассыпались подснежники.

Мама с Алиной принесли домой крохотный букетик первых весенних цветов, и, наполнив кувшин водой, мама стала переливать воду из него в вазу.

И тут случилось непредвиденное: вазочка треснула и раскололась на две части, а вода залила подоконник.

Мама взяла в руки осколки, намазанные по разбитым краям разноцветным пластилином, и внимательно посмотрела на Алину.

А та прижалась к ней и заплакала:

– Мамочка, я хотела… Я хотела раньше…

– Раньше сказать о разбитой вазе?

– Да, – всхлипывала Алина.

– Я знаю, дочка. Ты с того самого дня, когда разбила вазу и замазала её пластилином, хотела рассказать мне обо всём.

– Ты разве знала?

– Знала.

– А почему…

– Мне хотелось узнать, как долго ты будешь скрывать свой поступок.

Алина заплакала ещё громче.

Мама ласково гладила её по голове:

– Не страшно, что ты разбила вазу, ведь это произошло случайно, страшно, что ты молчала. И сама, между прочим, мучилась из-за этого. Тебе же было неприятно и стыдно, верно?

– Верно, – Алина обняла маму.

– Мне кажется, ты всё поняла. А вазочку мы заклеим хорошим клеем, и будет незаметно. Правда, воду в неё наливать будет уже нельзя, но ничего, в ней будут стоять теперь букеты из засушенных цветов.

В конце лета в вазе появились веточки клёна с жёлтыми резными листьями, они напоминали о школе.

Алина собирала портфель для первого класса.

За её сборами наблюдала красавица со старинной вазочки, она смотрела задумчиво и мудро, а на её нестареющем лице блуждала загадочная улыбка.

Мама закрыла тетрадь, она дописала последнее предложение в рассказе о дочке.

Она задумалась, потом взглянула в висящее напротив зеркало и вдруг… вдруг увидела в нём ту неповторимую, живущую века улыбку, ту самую.

Я люблю дожди, я люблю любые дожди.

Весенний, смывающий старый, залежавшийся снег, смывающий накопившуюся за долгую зиму грязь и пыль.

И как же мы все ждём этого очищающего, весеннего дождя!

Он становится праздником Омовения.

Люблю летние, солнечные, ласковые дожди, после которых рассыпается на небе радуга, и растут в лесу грибы.

Люблю грустные, долгие осенние дожди.

Они шелестят опавшими листьями, они шепчут мне:

«Не печалься, всё проходит, а я погрущу вместе с тобой».

Дожди…

Они такие разные, я разговариваю с ними, мы понимаем друг друга, и каждый дождь рассказывает мне свою, неповторимую историю.

Весь день парило.

Знойный воздух застыл и замер, сонный, как муха, монотонное жужжание которой на окне Олег слышал весь сегодняшний день.

Он что-то делал, читал, говорил по телефону, но лень одолевала страшная, и хотелось просто валяться на диване, просто валяться, не думая ни о чём, забыв все дела и заботы, улетевшие куда-то в бесконечность в этот необычно жаркий июньский день.

Выйдя из дома, Олег сел на ступеньку крыльца.

Неподалёку, на дорожке, ведущей от дома к калитке, суетливо прыгала трясогузка, маленькая, серая птичка с длинным тонким клювом, а на бочке, до краёв наполненной водой, по-хозяйски устроилась быстроглазая ворона, она изредка наклонялась и пила воду, а потом сидела неподвижно, как статуэтка.

На грядке напротив крыльца расцвели и дивно пахли пионы, похожие на одетых в пышные белоснежные юбки балерин, заблудившихся в густой тёмно-зелёной листве.

После полудня небо потемнело, лёгкий ветерок пробежал по траве, кустам и деревьям, листья заволновались и затрепетали в предвкушении благодатного дождя.

«Надо бы клубнику собрать», – Олег посмотрел на собирающиеся тучи, зашёл в дом, взял миску и направился к грядкам.

И вскоре веранда небольшого дачного дома наполнилась душистым, сладким ароматом клубники; красивые, как на картинке, крупные, пунцово-красные ягоды лежали на столе.

Он попробовал одну, две…

До чего же вкусна ты, сладка ягода!

Сильный порыв ветра захлопнул дверь, закрутил в саду ветви сердито зашумевших деревьев, поднял пыль на дорожке. Вот упали первые капли, ещё, ещё, и хлынул ливень, звонкий, сильный, бьющий косыми струями по крыше, окнам, по грядкам, цветам и деревьям, превратившийся в сплошную водную пелену, стекающую из неведомых глубин.