четверть часа, переписав обязательство, он вышел оттуда и, издалека показав Сюлли бумагу, гордо прошел мимо. Герцог уже начал ждать опалы, но через два дня его сделали главным начальником артиллерии. Однако бумага уже попала в руки маркизе, о чем король вскоре и пожалел больше всех, вспоминая свой диалог с Сюлли.

В бумаге говорилось, что брак будет заключен, если маркиза в течение года принесет ребенка королю, но Генриетта уже была беременна (по случаю чего и получила свой титул). Однако, видимо, небо было благожелательно пока настроено к французскому царствующему дому – во время грозы у маркизы случился выкидыш, и, хотя это и сняло немного остроту ситуации с обязательством, до конца ее еще не решило, ибо Верней цепко держала бумагу в руках, предлагая королю попробовать еще раз.

Однако у того уже прошла любовная горячка, и он начал задумываться о браке, как о политической акции. После долгих раздумий его выбор остановился на племяннице великого герцога Тосканского Марии Медичи. За это было несколько факторов: папский престол сейчас занимал один из Медичи, да и вообще эта семья постоянно давала высших иерархов церкви, что Генриху, теперь католическому монарху, представлялось немаловажным. К тому же Тосканские герцоги – одни из самых сильных государей в Италии, вблизи опять от того же престола римского первосвященника; богатства Медичи ни для кого не были тайной в Европе; да и род этот уже поставлял женщин в королевский дом Франции – так что в данном случае налицо была преемственность действий власти – от дома Валуа к первому из дома Бурбонов.

Генрих, заручившись одобрением Рима, отправил во Флоренцию своих доверенных лиц – для урегулирования всего комплекса дел, для подготовки невесты к столь радостному и торжественному событию et cetera.

Когда все вопросы, сопутствующие браку столь высоких особ, естественно, политического характера, были решены, причем весьма скоро, Сюлли, друг и ближайший сподвижник Генриха IV, нечто вроде французского Меншикова, только не вороватый, отвечавший как раз за урегулирование всех предбрачных дел, пришел к королю. Генрих изумился:

– Что вы пришли?

– Государь, мы пришли вас женить!

Мария Медичи. Художник П. Факетти

Король на несколько минут замер, как пораженный громом. Потом начал нервно расхаживать по комнате и молчал. Но вот решился и отчаянно махнул рукой:

– Ну хорошо! Быть так, коли нельзя иначе! Вы говорите, что для блага моего государства мне нужно жениться – так женюсь. Единственного, чего я опасаюсь, по правде говоря, так это того, что мой второй брак будет слишком похож на первый.

– Государь! – вскричал Сюлли. – Вы странный человек: монарх, который с успехом и со славой сумел прекратить тысячу жестоких раздоров, причиненных ему войной и политикой, не должен, не смеет трепетать при одном напоминании домашних ссор и несогласий.

Генрих пытался ответить на сию речь мудрой улыбкой, но она получилась скорее грустной.

– Ах, Рони, война – это политика. Она худо-бедно поддается все же какой-то логике. Женщины же – это стихия!

Он имел право говорить так, ибо именно сейчас вел изнурительную войну с маркизой Верней по поводу все того же обязательства.

Маркиза, узнав, что ведутся переговоры о браке короля с Марией Медичи, потребовала от Генриха, чтобы он прекратил их, ибо он должен и может жениться лишь на ней – у нее об этом имеется документ. Король пробовал возразить, что там была и приписка о ребенке, на что ему было резонно замечено, что он сам не захотел второй попытки, она же, маркиза, готова в любой момент доказать, что ее способность к деторождению сохраняется в полную силу, а если король сомневается в собственных возможностях, то у него при дворе множество дворян, кои будут счастливы оказать своему возлюбленному монарху сию столь незначительную услугу. Что-де в данном случае до нее, то она – во имя блага Франции – стиснув зубы, перенесет сию подмену и даже готова (из любви к монарху, естественно) оказать выбранному на замену дворянину не меньшее почтение и усердие, чем она обычно оказывает королю.

Генрих, проглотив все слова, что рвались у него с языка, отступил. Первый его наскок был отбит. Он всегда говорил, что Генриетта необычайно умна, но сейчас он впервые убедился в этом на собственной шкуре.

Тогда он попробовал другой заход и предложил своей любовнице временно отдать документ, столь драгоценный для них обоих, на сохранение их законному капуцину отцу Илеру, который-де перешлет бумагу папе римскому. (Хотя в действительности король надеялся как раз на противоположный результат и надеялся добиться через своего посла в Риме, чтобы отца Илера арестовали у ворот Святого города и отобрали эту ужасную, как он теперь понял, бумагу.) Однако маркиза еще раз продемонстрировала свой незаурядный ум, возразив, что в этой бумаге ее честь, а кто же рискнет доверить монаху женскую добродетель? Нет, ее единственная защита – королевское слово и церковный алтарь, от которого ее любовник столь малодушно уклоняется.

Генрих IV. Старинная гравюра

Но, поскольку Генрих так долго расхваливал отца Илера, уверяя подругу в его честности и непреклонности, то по зрелом размышлении Верней поступила именно так, как ей и советовал король, – отдала бумагу капуцину и послала его в Рим. Правда, не предупредив – дабы не волновать, как она объясняла позднее, пленительно улыбаясь, – Генриха. И французскому послу, предупрежденному из Парижа в последний момент, с величайшим трудом удалось добиться, чтобы гордого приобщением к большому богоугодному делу капуцина упрятали в монастырь. Отныне браку короля с Марией Медичи ничто не препятствовало.

Он и состоялся в 1600 году. Во время бракосочетания утонченные придворные Генриха с сочувствием посматривали на своего сюзерена. Действительно, после всех подруг короля, отличавшихся завидной миловидностью и пикантностью, в королеве лишь с трудом – да и то в основном из уважения к ее титулу, – можно было заметить нечто подобное.

Крупная, белотелая, почти тучная женщина с круглыми невыразительными глазами, она уже успела показать всем и свой характер – грубый, взбалмошный, сварливый. Лень и вульгарность, мнительность и скупость. Короче, все дворяне хотят заменить короля на троне, но весьма малое количество пожелало бы заменить Генриха в королевской опочивальне.