ибо ее проиграла самая сильная ее соперница (хотя та еще и не думала сдаваться, но все равно в глазах французской знати и европейских государей Людовик значил более, чем Генрих-Гастон), Генрих IV – грустно, ибо маркиза была его прошлым, забывать о котором он не хотел. Но он быстро утешался, ибо новые привязанности заставляли в это время уже трепетать его сердце.

К ним Медичи была более терпима и равнодушна, чем к маркизе, ибо уважала право монарха быть мужем всех хорошеньких женщин двора. Она была против лишь их возможного влияния. Чем же их больше, тем они незаметнее. Да, и если бы она начала ему устраивать частые сцены (от редких она по инерции все никак не могла отказаться), то супруг мог бы поставить ребром вопрос о ее дружбе с Кончини. Все же король не удержался и как-то бросил в сторону любимца жены:

– Умри я, этот человек погубит мое государство.

Пока же король был жив, придерживаясь молчаливого уговора – он не трогал чету Кончини, жена же не мешала разыгрывать ему при дворе роль престарелого фавна, не пропускающего ни одной юбки, если она обвивается вокруг неизвестных ему еще ножек. Этому не противодействовала и Верней, с которой Генрих опять помирился и которая придерживалась в отношении его однодневных пассий той же тактики, что и королева.

Однако данная тактика вооруженного нейтралитета королевы и маркизы в отношении куртуазных изысков короля рассыпалась прахом, когда на горизонте появилась Шарлотта Монморанси. Дочь коннетабля, представительница одного из богатейших и влиятельнейших родов королевства, удивительно красивая и обаятельная, она могла стать реальной угрозой для обеих женщин.

Она появилась при дворе в январе 1609 года и должна была в ближайшее время составить счастье одного из приближенных Генриха, но король расстроил этот брак, просто и по-дружески разъяснив вельможе:

– Если ты женишься и она тебя полюбит, то я тебя возненавижу. Если же она полюбит меня, тогда ты меня возненавидишь. Поэтому я решил выдать ее замуж за моего племянника Конде и сделать приближенной моей жены. Моему племяннику, который молод и предпочитает женщинам охоту, я буду выдавать сто тысяч ливров на развлечение.

Шарлотте в эту пору было всего шестнадцать лет, королю ровно на сорок лет больше, так что поймем и оценим прямоту его выкладок.

Первоначально принц Конде согласился на этот брак, но потом начал раздумывать и колебаться – как донесли королю – не убежать ли ему в Испанию. Но посулы Генриха, а затем и угрозы сломили колебания принца. Состоялось торжественное бракосочетание, по случаю чего король дал великолепные празднества, на которых он, среди молодых вельмож, помолодевший от желания нравиться, в одежде, усыпанной драгоценными камнями, показывал чудеса ловкости и силы и собрал все награды, даваемые за это.

Это не прошло незамеченным, и Мария, подогреваемая Кончини, начала закатывать королю истерики такой интенсивности, что слезы из ее глаз не просто лились, а, по замечаниям современников, имевших честь присутствовать при этих монарших разборах, аж брызгали. Маркиза в злости сохраняла больше спокойствия, но ее остроумие стало ледяным, а голос – хрустальным от холода.

Но Генриху было не до эмоций своих привычных женщин. Он любил. И тем сильнее, чем боль препятствий вырастала на его пути. А их вырастало даже больше, чем нужно для такого хрупкого чувства, как большая симпатия немолодого короля.

Ибо Конде, подогретый разговорами и посулами, насмешками и туманными угрозами Марии Медичи, вдруг решил пересмотреть все планы короля в отношении его супруги и поднял форменный бунт. Так, сначала он окружил молодую жену столь плотным надзором, что король – ежели он только не желал брать чужую спальню приступом по всем правилам военной науки – должен был временно оставить свои мечты. А когда Генрих с помощью золота только-только протоптал тайную тропку в его дом, Конде вдруг увозит Шарлотту из Парижа. Сначала в Амьен, а затем и во Фландрию, в чем ему помогла испанская разведка.

Генрих потребовал их выдачи, но к испанскому наместнику Фландрии эрцгерцогу Альберту потоком шли тайные просьбы-мольбы Медичи и Верней (каждой – по своим каналам) ни в коем случае не ломать счастье людей, отдавших себя под покровительство всем известного испанского благородства. Генрих обвинил Испанию в заговорщицких связях с принцем – отношения между Мадридом и Парижем резко ухудшились.

Шарлотта де Монморанси. Художник П.-П. Рубенс

Тогда безутешный король шлет в Брюссель специального уполномоченного, который, еще раз попробовав договориться с Альбертом, просто предлагает Генриху выкрасть принцессу, которая вроде бы и не особенно возражает против подобной романтической перспективы. Уже назначена точная дата похищения, но накануне супруга предупреждают о побеге, и он принимает чрезвычайные меры предосторожности, организовав засаду. Похищение срывается, Генрих громогласно заявляет:

– Шарлотта – это новая прекрасная Елена, из-за которой может начаться война…

Собственно, предстоящая война, на которую нацеливался Генрих еще даже до знакомства с принцессой, должна была начаться из-за продолжающейся гегемонии Габсбургов в Европе, так что Генрих, никогда не жертвовавший делом ради увлечений – вспомним Габриель де Бофор и Сюлли – просто воспользовался чудесным поводом подорвать влияние Испании в европейских делах – что не может нравиться Риму, ибо тогда в Европе поднимет голову протестантизм. Соответственно, это не нравится и Медичи с Кончини.

Они вместе с Верней уже давно плели кружево заговора против Генриха, и приближающаяся война, и Шарлотта заставили их лишь энергичнее двигать спицами. Король не устраивал ныне ни ту, ни другую – что делает честь их эмоциям, но отнюдь не разуму, ибо Генрих был фактически ныне гарантом не только государственного спокойствия, где люди, устав от смут, вновь воспылали, несмотря на различия в вероисповедальном вопросе, горячими роялистскими чувствами, но и залогом привилегированного, безволнительного существования, ибо король, в силу привычки или осознанной им необходимости, мирился с капризами и амбициями этих своих женщин, во всякой же иной ситуации им пришлось бы заново отстаивать свои права. И будущее показало, что справиться успешно с этим они так и не смогли – Верней практически мгновенно уйдет в политическое небытие. Уход туда же Марии Медичи будет более долгим и более мучительным, зато и кончится более фатально. Но пока они обе были преисполнены радужных надежд и с великолепной уверенностью планировали свое блестящее