Леонид, ожидавший своих жертв за стволом старого дуба, вышел им навстречу с самодельной бомбой в руках. Поскольку, в отличие от благоверных супругов, сам он пребывал в смятении, бомба из его рук выпала и взорвалась.

Парфений и Ксения, не понимая еще сути произошедшего, бросились к раненому, которому оторвало обе ступни. Ксения сняла с головы плат, разорвала его надвое и хотела обвязать ему ноги, точнее же, то, что от них осталось, но Леонид ее к себе не подпустил. Что было сил бил он ногами по земле и кричал нечто невразумительное, и сквозь ошметки плоти и полотна белели обнажившиеся его кости. Потом же от боли он впал в забытье, а когда очнулся, то его спросили, отчего он отказывался принимать помощь. Означенный Леонид отвечал, что страшился наказания, поскольку думал, что его собираются убить.

Впоследствии в лечебнице его навестили Их Светлейшие Высочества. Они принесли ему денег на излечение и гостинцев, а также спросили, в чем причина его ненависти к ним. Леонид же отвечал, что ненависти не испытывает и что к бомбометанию его привело чувство долга. Всякую власть и начальство рассматривал он как откровенное зло и считал достойными истребления. То, что княжеская чета пользуется всеобщей любовью, было в глазах больного отягчающим обстоятельством, ибо могло породить колебания в отношении врага, подлежавшего уничтожению.

Парфений

Я помню нашу встречу с обезножевшим Леонидом. Слово обезножевший было произнесено больничным доктором Леоном. Похоже, оно ему крепко понравилось, поскольку он его всё время повторял. В какой-то момент нам с Ксенией стало ясно, что доктор Леон сильно пьян. Я не склонен переоценивать вину доктора: в конце концов, мы с Ксенией явились без предупреждения. Он несколько раз повторил, что, если бы его пациент не обезножел, то довел бы свое дело до конца и нас бы таки взорвал.

– Взорвал бы, – отозвался эхом Леонид.

– Но теперь, обезножев, не взорвет, – улыбнулся доктор Леон.

Леонид пожал плечами. Ксения взяла его ладонь в свои:

– Мы издали указ о вашем помиловании.

По щеке Леонида прокатилась слеза. Несколько слёз прокатилось и по щекам доктора:

– Это просто… Этим вы нас всех просто… обезножили.

Леонид молчал.

– Подобного рода жесты… – доктор Леон громко высморкался. – Теперь он вас ни за что не взорвет.

– Взорву, – сказал Леонид.

Этим прискорбным событием открылась череда покушений на Острове. В прежние эпохи злоумышленники, случалось, убивали людей ненавидимых, стреляя в них из-за угла или подсыпая, допустим, в кубок яду. При этом руководствовались они живым, пусть и греховным, чувством. В тех нападениях, которые стали захлестывать Остров в последнее время, чувства уже не было, там царствовала мысль, дурная бесчувственная мысль.

Чувству и мысли надлежит пребывать в гармонии, чтобы друг друга сдерживать. Если одна из составляющих потеряна, жди великих несчастий.

Один из бомбистов сказал на суде:

Я холоден, как автомат.

Откуда нам сия беда? Как явилась? Не с теми ли многочисленными механизмами, что вошли в нашу жизнь, разрушив привычную мягкость островных людей? Бомбисты взорвали полицейского полковника, армейского генерала, редактора Островного листка, поддерживавшего веру во власть, а также директора почтового ведомства, которое помогало распространять газеты. Но важнейшей целью злодеев было убить Их Светлейших Высочеств, олицетворявших всякую власть в стране.

Что прискорбно: злодеев в прогрессивных кругах надлежало называть не злодеями, но борцами за лучшую жизнь. В чем эта жизнь состояла, а главное – чем была плоха нынешняя, никто, включая означенных борцов, не знал. Может быть, поэтому борцы перестали говорить о лучшей жизни и заменили ее на новую. В том, что она будет лучшей, тогда усомнились многие, в том же, что она будет новой, не сомневался никто.

На правящую чету было организовано девять покушений. Бомбисты бросали и подкладывали бомбы, но со временем также начали стрелять с близкого и далекого расстояния, что бомбистам делать вроде бы и не положено. С тех, однако же, пор, как их стали именовать борцами, выбор орудий убийства чрезвычайно расширился: в ход могли идти и ружья, и пистолеты, и ножи, и топоры, да и вышеуказанные бомбы. Они тоже не исключались.

Вслед за борцами, слава Создателю, следовали ангелы-хранители, самоотверженно выводившие бомбы из строя, либо же взрывавшие их прежде времени. Ангельскими усилиями руки стрелявших начинали дрожать или в глаза им попадали песчинки. Борцы же были неиссякаемы на выдумки и изыскивали всё новые способы убийства, что, не во гнев передовым людям будь сказано, делало их настоящими злодеями. Но всё же и сия напасть со временем стала стихать.

Парфений

Интересно, как брат Иларий пишет о прогрессе. Тогда это слово только входило в моду, и хронист его по возможности избегает. Слово ему явно не нравится: на Острове оно появилось с первыми бомбами.

Помню одну нашу беседу с Иларием. Он сказал тогда, что главное историческое событие – это воплощение Христа. Оно уже произошло, и всеобщая история больше не имеет серьезных задач.

– Теперь это всеобщая история удаления от Христа, – сказал Иларий.

– Удаления во всех смыслах? – уточнил я.

Он кивнул:

– Может быть, даже так: история всеобщего удаления от Христа. Теперь надежда на личную историю.

Когда в другой раз Иларий сказал, что история пошла по ошибочному пути, Ксения спросила, зачем же он тогда ее пишет.

– Я пишу историю ошибки, – ответил брат Иларий.

Сегодня мы с Ксенией его вспоминали. Он ушел из нашей жизни навсегда. Маленький, рыжий, с плохо растущей бородой. Так выглядели враги прогресса.

В лето десятое совместного правления Парфения и Ксении на Острове построили железную дорогу. Она пролегла с Севера на Юг, связывая две части нашей державы. Правящая чета пригласила меня, смиренного летописца, на открытие, и мы проделали этот путь в дорожной беседе. Дорога шла через Лес, который некогда был местом сражения Севера и Юга.

И думалось мне: сколь просто ныне преодолевать этот Лес. В окне он видится картинкой, а в ту давнюю войну грозил опасностью и смертью. Вот, думалось, в одном поезде едут потомки ненавидевших друг друга, теперь же от ненависти не осталось и следа. Одна лишь радость совместного движения. Наши вагоны влек железный конь, он обдавал нас дымом и паром. Своею мощью вызывал у едущих страх, но вместе и гордость за высоту человеческого духа, объединившего своим изобретением столь разных людей.

Семь лет как нет взрывов, подсчитывал я на ходу, и если для поддержания спокойствия надо объединиться вокруг паровоза, то пусть будет так. В конце концов, все ныне говорят о прогрессе. Может, вопреки ожиданиям и окажется, что посредством продвижения в технике умягчаются злые сердца и просветляются помраченные умы?