Неприятности у Эвангелины начались задолго до того, как Амос увидел ее ночью, освещенной сполохом молнии. Неприятности начались с самого ее рождения.

– Ты грешна, но я это исправлю, – сказала бабушка Виссер, разглядывая Эвангелину.

Дряблые щеки старухи тряслись. Девочка была странной. Она смотрела на бабушку, державшую ее на руках, глазами своего отца, странного человека, который стучался в окошко ее матери в те ночи, когда туман наползал с реки. Глаза цвета меди и увядших одуванчиков. В них бабушка Виссер увидела падение дочери в пучину греха.

Амалии Виссер было шестнадцать, когда мужчина впервые подошел к окну ее спальни. Он был окутан аурой непохожести на других. Тайный огонь пылал внутри незнакомца. Когда он заговорил, это стало особенно очевидным. Кожа незнакомца имела желтоватый оттенок меди и золота. Волосы отличались угольной чернотой. Черты лица были одновременно мужскими и мальчишечьими. Амалию незнакомец очень заинтересовал.

Раздался негромкий стук. Амалия отдернула занавеску и встретила взгляд глаз, как каленая сталь. Она открыла окно.

Его голос был похож на журчание теплого ручейка.

– Я видел тебя у реки. Можно я посмотрю, как ты плаваешь на рассвете?

Мягкостью голоса и его особым тембром можно загипнотизировать человека. Мужчине это вполне удалось.

Амалия чувствовала его, когда плавала, в высокой траве и в тени деревьев. Вода поблескивала и переливалась, делая ее кожу живой и подвижной. Вернувшись после купания, Амалия обнаружила на подоконнике странное существо – подарок незнакомца. Панцирь был гладким и твердым. На его конце был острый хвост. Шипастые ноги заканчивались когтями, к которым девушка не осмелилась прикоснуться. Она погладила хрупкий на вид панцирь существа. Формой он напоминал лошадиную подкову. Девушка оставила окно приоткрытым, а занавеску отдернутой.

Когда мать поинтересовалась, для чего это, Амалия, сжимая руки в кулаки, ответила:

– Чтобы золотокожий мужчина с медными глазами мог войти.

Теперь дочь отбивалась тыльными сторонами кистей…

После поцелуев в щеки последовали поцелуи в губы. Все продолжалось до тех пор, пока дикость незнакомца не перелилась в Амалию. Глаза ее стали дикими. Она то и дело заливалась смехом и не могла остановиться. Характер у девушки стал просто несносным, а живот округлился.

Ее мать наглухо заколотила окно.

Спустя несколько месяцев резкая боль пронзила живот Амалии. После боли пришла кровь. После крови пришел страх. После страха пришло одиночество. После одиночества пришло удивительное – ее дочь.

Когда девочка начала сосать ее грудь, вместе с молоком матери она высасывала ее жизнь. Эвангелина толстела и набиралась сил, а вот Амалия чахла не по дням, а по часам. Она стала апатичной, бледной и рыдала так часто, что могла бы постирать в своих слезах простыню, на которой спала. Она поднималась с постели не чаще раза в день и ни на минуту не расставалась со своей дочерью. В глазах Эвангелины Амалия видела мужчину, который приходил к ней все лето, а осенью сгинул.

Амалия чахла на глазах, и Сара Виссер видела в этом соразмерную расплату за грех и пренебрежение моралью. Глядя на улыбающуюся малышку, пожилая женщина видела лицо соблазнителя и мысленно клялась искоренить грех из тела этого ребенка и воспитывать его лучше, чем Амалию. Дочь умирала, а глазенки Эвангелины оставались прикрытыми, словно у новорожденного цыпленка, когда бабушка Виссер забрала свою внучку.

– Я смою пятно позора! – переходя на голландский вариант английского, заявила старуха.

Широкую грудь женщины покрывала колючая шерстяная ткань черного цвета. Это платье она решила носить в память о давно почившем Йохане Виссере, человеке добродетельном и справедливом. Грубая ткань колола Эвангелине кожу, но она спала до тех пор, пока бабушка не сунула ее в лохань с ледяной водой.

– Я сама тебя окрещу.

Эвангелина попыталась кричать, но предназначенная для стирки вода заглушила ее крик. Бабушка Виссер, держа головку ребенка под водой, шепотом читала молитвы, раскачиваясь из стороны в сторону. С каждым прочитанным стихом она толчком погружала головку Эвангелины в мутную воду.

– Мы раскаиваемся в наших грехах и боимся греха приближающегося. Мы очищаем себя в благословенной воде.

Она пальцем приоткрыла ротик ребенку, ибо корень греха прячется в сердце и животе. Туда хлынула вода, и этого было достаточно, чтобы малышка захлебнулась.

– Мы – ничто без благодати Господней, и нет нам спасения. Наполним сосуды из освященной реки.

Девочка принялась пить так, словно дышала водой, а затем сомкнула губки вокруг пальца бабушки и начала его сосать. Именно этот жест ребенка растрогал бабушку Виссер. Она вспомнила, как любила когда-то Амалию, прижимала ее к своей груди. Старуха вытащила младенца из воды.

Эвангелина улыбнулась, не выпуская бабушкиного пальца изо рта. Она не понимала, что едва не утонула.

На смертном одре Амалия покрывалась холодным потом. Ее волосы слиплись, обрамив лицо. В темноте Саре Виссер казалось, что от ее дочери исходит сияние, словно от ангела.

– Я воспитаю девочку, как будто она от моей плоти и крови, – пообещала старуха.

А потом Амалия умерла.

Сара Виссер читала девочке потрепанную Библию, пела ей духовные гимны, так что первыми именами, заученными ребенком, были имена апостолов. День начинался с молитвы еще до восхода солнца. Потом Эвангелина шла ухаживать за курами и козами. Часами девочка училась в кухне стряпать, чтобы стать хорошей голландской женой. Она читала молитвы, стирала, убирала и пряла. Каждый день планировался так, чтобы не оставалось места для праздности. Всю жизнь следует стремиться быть праведной женщиной.

Бабушка Виссер полюбила Эвангелину. Хотя она боялась греха, давшего жизнь девочке, упрямая часть ее души воздавала хвалу Господу за то, что он предоставил ей возможность начать все с начала.

Из послушного ребенка Эвангелина превратилась в молодую девушку с лицом, как у кошки, большими, как блюдца, глазами и гривой черных волос, которые доходили ей до колен. Несмотря на неусыпную бдительность бабушки Виссер, река звала, молила девушку убежать и искупаться в ее водах.

Чтобы внучка не сбегала, бабушка Виссер отбирала у нее башмаки и заставляла молиться до тех пор, пока не догорят все свечи. Эвангелина недвижно лежала в постели и ждала, когда бабушка покинет ее комнату, а затем вылезала из дома через окно, спрыгивала на землю и вдыхала ночной воздух. Она бежала через сад, не обращая внимания на камни, ранящие ее ступни. Эвангелина бросалась в воду. Прохлада облегчала щемящее чувство беспокойства, которое гнездилось в девичьей душе. Эвангелина не знала, что прежде ее мама бегала этой тропкой на свидание с ее отцом.

Когда бабушка Виссер увидела засохшую кровь на ногах внучки, она вспомнила Амалию так ясно, словно та умерла лишь несколько дней назад. Тогда она принялась шнуровать платье внучки так туго, что было трудно дышать, не то что бегать.