План состоял в обездвиживании яхты, отстреле с безопасной дистанции и подавлении, таким образом, активной обороны, с последующей высадкой на дрейфующее судно под моим личным магическим прикрытием главной ударной силы – Аны.

Все оказалось намного проще и при этом совершенно не по плану. Наконец-то обнаруженная нами яхта – кстати, намного позже, чем мы рассчитывали, и не подумала маневрировать или хоть как-то препятствовать нам. Наоборот, в безветренную, почти штилевую погоду они сбросили ход, оставаясь на постоянном курсе, как будто приглашая нас на абордаж. Обзор через трубу показал наличие лишь одной полноценной скелле и неудобно расположенный для нас привод. Видя такую ситуацию, мы решили штурмовать сбросившее ход судно под прикрытием метателя. Главной задачей последнего было удержать скелле на дистанции, препятствующей непосредственному применению искусства, и бить по ней на поражение, вздумай она атаковать нас опосредованно. Однако скелле на борту и не подумала запустить в такую удобную мишень, как зацепившийся за судно самолет, какую-нибудь сосульку или чего-нибудь огненное. Она бросилась сокращать дистанцию, очевидно, полагаясь на само искусство. С точки зрения землянина, это то же самое, как если бы вы вместо того, чтобы бить по танку из гранатомета, бросились разоружать гранаты, лепить блины из тротила, баюкая в колыбели сознания мечту о том, как сейчас одним храбрым броском прилепите мину к тупой машине и как насладитесь ее обломками после этого.

Правда, надо признать, что абордаж, даже при этих почти идеальных условиях, оказался опаснейшим предприятием. Самолет, прицепившийся к корме яхты, немилосердно мотало. Если Ана, сидящая рядом с метателем и надежно привязанная к машине, еще могла что-то делать, то я – главная движущая сила абордажа, летал по кабине, уцепившись за канат, которым я притягивал машину к судну, как било внутри колокола. Что хуже, я стучал своим немаленьким тельцем не только по стенам и силовому набору, но и по той же скелле, азартно отстреливавшей угрозы. Когда самолет опустился совсем низко и стало понятно, что при любом исходе мы рухнем не в море, а на палубу, я отключил привод, и мы действительно рухнули. Одна лапа в результате была сломана, машина накренилась и теперь в таком виде украшала корму. К счастью, не пострадал хвост, иначе возвращение своим ходом стало бы невозможным.

Потихоньку темнело. Яхта, под нашим чутким контролем подойдя ближе к берегу, стала на якорь. Обездвиженная Аной скелле валялась с застегнутым по всем правилам шлемом на голове и связанными руками в отключке, ожидая, пока мы разберемся с экипажем. Обнаруженные на судне две молоденькие темнокожие девочки – свита захваченной скелле, спали, не без вмешательства Аны, в каюте.

Большая часть экипажа сидела запертой в трюме, пока отобранная четверка во главе с корабельным плотником осваивала новую профессию авиационных механиков, приводя в порядок сломанное шасси самолета.

Ана, ласково погладив капитана по плечу, отчего тот стал белее бумаги, удалилась с ним на бак, и я, с некоторым даже облегчением, остался контролировать ремонтников, ожидая ежесекундно жуткого предсмертного вопля капитана. Новоиспеченные авиационные специалисты в отсутствие скелле оживились, стали посматривать на приблизившийся берег и тихонько переговариваться. Пришлось крутнуть кристалл, зажатый в пальцах, и аккуратно приложить разрядом самого наглого и бесполезного моряка. Мычащее тело отнесли в трюм, на его место явился испуганный и молчаливый, зато работящий молодой матросик. Авиаспециалисты прониклись внезапным почтением к моей персоне, и берег больше не казался им таким заманчивым.

Наконец, им удалось поднять машину на временных опорах и заняться изготовлением сломанных деталей – благо на борту был запас самой качественной древесины. Посмотрев на то, что получалось у них вместо сломанной при жесткой посадке лыжи, я в который уже раз скорректировал самооценку, осознав, что мои навыки плотника и в подметки не годятся этим морячкам. Я решил поручить им переделать и вторую опору.

Матросы хмурились. Мое настроение, несмотря на изготовленную бледно-розовую, твердую как камень и на удивление легкую лыжу, тоже падало. Когда из-за надстройки появилась скелле без капитана, я немного напрягся. Отойдя от матросов, так, чтобы не отвлекать их от увлекательного занятия, спросил, мучаясь нетерпением:

– Ань? Ну чего там? Где капитан?

Та задумчиво мотнула головой:

– Плачет. Через полчаса очнется и приползет, – сказано это было без малейшего сочувствия.

– Помнится, я вот не плакал. Я орал как резаный.

Ана очнулась, посмотрела на меня и неожиданно погладила мою покрывшуюся короткой щетиной физиономию.

– Можно и тоньше работать. По крайней мере грязи меньше и криков нет.

Мне внезапно стало нехорошо – может, укачало, может, еще чего. Я сел на какой-то длинный ящик, стоявший вдоль стены рубки. Рядом опустилась моя скелле, и я почувствовал, что она еле держится. Обняв девушку, я погладил ее по волосам, как маленькую, так мне стало ее жалко в этот момент. Ана расслабилась, привалилась ко мне и заговорила:

– Это они. Капитан мало чего знает, но все же. Повитуха с ребенком сошли в Азуре, больше они ее не видели. Командовало всем то тело, что отдыхает сейчас в шлеме. Они получили новое судно и приказ следовать в Саутрим, сопровождать эту сестру. Все. Ну, про нашего ребенка все. А так он мне много чего интересного рассказал. Но это все больше папе будет интересно – семейные дела.

Неожиданно для самого себя я предложил:

– Может, прикончить его?

– Зачем? Я теперь все про него знаю, да и про экипаж этот. Теперь они наш актив. Как бы обставить все так, чтобы сестры их не трогали?

Ана оторвалась от меня и вскочила.

– А вот к этой гадине у меня вопросы посерьезней будут!

Но я на этот раз не собирался отсиживаться в стороне:

– У нас.

– Что?

– Вопросы к ней у нас. Я бы поприсутствовал.

Ана пожала плечами. Я поднялся тоже и показал на притихших испуганных матросов, с удвоенной энергией сооружавших вторую лыжу:

– Нам все равно ночевать здесь. Давай дождемся, пока они закончат, запрем их и займемся сестрой.

Ана мотнула головой:

– Мы теряем время.

– Ничего мы не теряем. Уже почти темно. До утра мы никуда не денемся – будем здесь куковать. Вот и побеседуем. Я бы еще и поел – живот уже крутит от голода. А тебе надо передохнуть хотя бы часик – скелле никуда не денется, – я кивнул головой на ее тело, лежащее на рундуке рядом с главной надстройкой. – Я тут за ней послежу. Шевельнется, сразу же дам по кумполу.

Ана поморщилась.

– Не шевельнется – я знаю, что делаю. Но я бы поела. Тебе принести?

– Мне бутерброд. Только ты нужный размер не донесешь! И орешка бы развести.

– Алкаш! – ответила по-русски моя скелле и отправилась на камбуз.