— Только когда думаю о братьях. — Ипу улыбнулась. — Я росла вместе с семью братьями. Потому-то я так хорошо и лажу с мужчинами.

Я рассмеялась.

— Ты ладишь со всеми. Я видела тебя на празднествах. Наверное, во всех Фивах не найти человека, которого ты не знала бы.

Ипу небрежно повела плечом, но возражать не стала.

— У нас в Файюме все такие. Дружелюбные.

— Так ты родилась у Меридова озера?

Ипу кивнула:

— В небольшой деревне между озером и Нилом.

Она принялась рассказывать про глинистые пустоши, уходящие в зеленые плодородные холмы, и виноградники, покрывающие берега сине-зеленого Нила.

— Во всем Египте не найти лучшего места для садоводства или выращивания хлеба; и там растет самый лучший папирус.

— А чем занималась твоя семья? — спросила я.

— Мой отец был личным виноделом фараона.

— И ты оставила отцовские виноградники ради работы во дворце?

— Только после его смерти. Мне тогда было двенадцать лет — я была самой младшей из пятерых дочерей и семерых сыновей. Мать во мне не нуждалась, а я унаследовала ее умение обращаться с косметикой.

Я посмотрела в висящее над нами зеркало, на густо накрашенные глаза Ипу, на мазки малахита, никогда не расползавшиеся от жары.

— Старший дал мне место в свите царицы. Постепенно я стала ее любимицей.

И при этом царица позволила ей перейти ко мне. Я подумала о тете и всех ее бескорыстных деяниях, которые остались незамеченными. И о том, с какой любовью она относилась к своему сыну, себялюбивому и думающему лишь о себе.

— Во дворце жить лучше, чем на виноградниках, — продолжала тем временем Ипу. — Жить в городе, где женщины могут купить все, что им нужно… — Она довольно вздохнула. — Сурьму, благовония, настоящие парики, редкие лакомства. Суда плавают по всему Нилу и останавливаются в Фивах. А в Файюме сроду не причаливал ни один корабль.

Ипу подала мне одеяло и льняные носки. Я вздохнула. Никаких кораблей. Никаких толп. Никакой политики. Одни сады. Я надела тапочки и уселась у жаровни. Ипу осталась стоять. Я указала ей на стул.

— Ипу, расскажи-ка мне, о чем сплетничают во дворце? — спросила я, понизив голос, хотя Нефертити никак не могла меня услышать.

Ипу просияла. Она очутилась в своей стихии.

— О тебе, госпожа?

Я покраснела.

— О моей сестре и царе.

Ипу приподняла брови и осторожно произнесла:

— Э-э… я слышала, будто новый фараон своенравен.

Я подалась вперед.

— И что?

Ипу метнула быстрый взгляд в сторону двери, ведущей в прихожую, а оттуда — к личным покоям царя.

— И что новая царица прекрасна. Слуги прозвали ее Неферет — Красавица.

— А про Мемфис? — не унималась я. — Слугам не говорили, когда надо будет готовиться к отъезду?

— А!.. — На щеках Ипу на миг появились ямочки. — Вот что тебя интересует!

Она придвинулась поближе ко мне; ее темные волосы ниспадали ей на плечи. Ипу была красивой женщиной, с хорошей фигурой; в парик ее были вплетены множество бусин, а на веках лежали блестящие малахитовые тени.

— Царица Тийя заказала трое новых носилок, а главный конюший сказал, что уже куплено шесть новых лошадей.

Я откинулась на спинку кресла.

— А когда носилки будут готовы?

— Через шесть дней.

На следующий день меня вызвали в Зал приемов, рано утром, до того, как его должны были заполонить во множестве придворные, пришедшие узнать о сроках отъезда Аменхотепа в Мемфис. Когда я вошла в двустворчатые двери, первым, на что упал мой взгляд, был лес колонн в виде бутонов папируса, уходящих к высокому, ярко раскрашенному помосту. По мере того как я приближалась к золотым тронам, бутоны на вершинах колонн медленно раскрывались, и на двух последних уже были вырезаны полностью распустившиеся цветы — символизирующие, как я предположила, фараона, открывающего объятия всему Египту.

У помоста, где сидели мои тетя и отец, были нарисованы изображения связанных пленников, хеттов и нубийцев, так что, когда фараон поднимался на трон, он попирал ногами своих врагов. В Зале приемов не было никого, кроме нас троих. Отец сидел рядом со своей сестрой на скамье из черного дерева, а перед ними были разложены свитки папируса.

— Ваше величество… — Я поклонилась. — Отец.

Царица Тийя не стала дожидаться, пока я сяду.

— Твоя сестра перебралась в личные покои моего сына.

Лицо царицы было непроницаемо. Я поняла, что мне нужно осторожно подбирать слова.

— Да. Она очаровала молодого царя, ваше величество.

— Она очаровала весь дворец, — поправила меня царица Тийя. — Слуги только о ней и говорят.

Я вспомнила, как Ипу назвала мою сестру Неферет, и подумала о том, что мне сказал военачальник Нахтмин.

— Ей свойственна дерзость, ваше величество, но и верность тоже.

Царица Тийя изучающе взглянула на меня.

— Верность — но кому?

Отец кашлянул.

— Мы хотим знать, о чем шла речь сегодня утром за завтраком.

Я осознала, что происходит, и поняла, что меня стали использовать в качестве соглядатая. Неловко поерзав, я ответила:

— Они не завтракали. Слуги поставили подносы с едой в прихожей, а когда я поела, еду отослали прочь.

— Тогда чем же они занимались? — напористо поинтересовалась царица.

Я заколебалась, но отец строго произнес:

— Нам важно знать об этом, Мутноджмет. Либо это выясним мы, либо кто-то другой.

Кто-нибудь наподобие Панахеси.

— Они планировали, как будут строить храм Атона, — сообщила я.

— Рисовали чертежи? — быстро спросил Эйе.

Я кивнула.

Отец повернулся к своей сестре и поспешно произнес:

— Аменхотеп ничего не сможет предпринять, пока Старший жив. У него нет ни золота, ни других ресурсов для постройки храма. Это всего лишь разговоры…

Царица вскипела:

— Опасные разговоры! Разговоры, которые будут продолжаться до тех пор, пока он не сделается фараоном и Нижнего Египта тоже!

— Но к тому времени он поймет, что править без поддержки жрецов совсем непросто. Он даже не сможет собрать войско без их золота. Никакой фараон не может править сам по себе.

— Мой сын считает, что он может. Он считает, что он бросит вызов богам и возвысит Атона надо всеми, даже над Осирисом. Даже над Ра. Твоя дочь должна была изменить это…