Кучер преклонного возраста в такой же ливрее, как и великан, восседавший рядом с ним, искуснейшим образом обращался с шестеркой гнедых лошадей. Кожаную упряжь украшало серебро, блестевшее на солнце. Шона подумала, что на дверях кареты вполне может быть и позолота.

Вслед за каретой во двор въехали две повозки, первая – груженная сундуками, вторая бочонками, коробками и клетками, сваленными друг на друга.

– В конюшнях, похоже, скоро станет тесно, – заметил Фергус.

Ее брат, конечно, прав. На данный момент она насчитала уже четырнадцать лошадей, если же у американцев есть сопровождающие или другие повозки, будет еще больше. Дай Бог, чтобы в тех бочках был провиант.

Сидя в Инвернессе, она воображала, как приедет американский толстосум, она в красках опишет ему историю Гэрлоха, тот проникнется к ней симпатией и предложит за замок высокую цену. Самое большое препятствие, которое она предвидела, – это упрямство Фергуса.

Она даже подумать не могла, что американец объявится с такой помпой и его будет сопровождать столько народу. Ведь их всех придется где-то разместить и чем-то кормить.

Та еда, которую только что привез Гордон, показалась ей жалкими крохами – когда в перспективе нарисовалась необходимость кормить Томаса Лофтуса с дочерью, троих кучеров и бог знает скольких еще слуг. Не говоря уже об этом великане. Сколько, интересно, он съедает за один раз?

Она не могла просто спросить у Лофтуса, в самом ли деле он намерен купить замок и сколько дает за него, и оформить сделку прямо сегодня. Не могла, а стоило бы. Ей потребуется все ее обаяние, хоть она сейчас и не чувствовала в себе ни капельки шарма. Нужны дипломатичность и такт – и именно теперь, когда у нее нет ни того ни другого.

Ее снова тронули за плечо. Шона, раздосадованная, обернулась, но увидела не Гордона, а Хелен. Та всем своим видом призывала ее вспомнить хорошие манеры. Хелен не просто компаньонка, в последнее время она стала почти что ее совестью.

Хелен чуть склонила голову набок, и Шона опомнилась, изобразила радушную улыбку и спустилась с крыльца, благодаря небеса за то, что со двора уже успели убрать повозку из Ратмора.

Гэрлох выглядел блистательно, под ярким солнцем бледно-желтый камень казался почти белым, гравий, которым был засыпан двор, сверкал. За спиной Шоны стояли Хелен, Фергус и Гордон. Мужчины были хорошо одеты и выглядели достойно. Они же с Хелен являли собой на редкость жалкое зрелище.

Экипаж остановился перед крыльцом.

Шона сложила руки перед собой, повторяя позу и мимику матери, когда та встречала важных гостей. Разумеется, для подобных случаев мама облачалась в лучшие французские наряды, преданная служанка делала ей изысканную прическу, а воздух вокруг нее благоухал такими ароматами, которые Шона в жизни не могла бы себе позволить.

Ну а ей придется обойтись тем, что есть.

Великан напоминал ей русских солдат, о которых Фергус рассказывал в те редкие моменты, когда удавалось вывести его на разговор о военной службе: высокий, с широченными плечами, прямой спиной, огромными ладонями и ступнями. У него была абсолютно лысая блестящая голова и ухоженная борода.

Зачем мистеру Лофтусу понадобился телохранитель?

Великан спрыгнул на землю, открыл дверь и низко поклонился, будто особе королевской крови. Из кареты появилась изящная ножка. В следующий миг великан опустил подножку и подал руку американской наследнице.

– Что ж, по крайней мере у них явно хватит денег на Гэрлох, – пробормотал Фергус за ее спиной.

Мириам Лофтус выходила из кареты медленно, как бабочка из кокона. И как бабочка в первый раз разворачивает крылья, она трепетно расцвела в улыбке.

На ней были изумрудно-зеленый жакет и длинная юбка; и жакет, ладно скроенный по фигуре, и шляпка в тон были щедро оторочены мехом. Если в сентябре в Шотландии, по ее мнению, холодно, то вряд ли ей понравится январь в этих краях.

Она шла через двор почти что на цыпочках, ступая по гравию с величайшей осторожностью, как будто переходила вброд по камням быстрый ручей. В общем и целом казалось, что она слишком хрупка и женственна, чтобы преодолеть такую большую и сложную дистанцию.

У Шоны вот, например, не такие изящные туфельки. И когда она не следит за собой, то громко топает.

Возможно, Гэрлох заслуживает того, чтобы по его коридорам ходила принцесса, а не злющая графиня.

Мириам медленно обвела их взглядом, словно оценивая реакцию на свое появление. По Хелен она едва скользнула взглядом, очевидно, посчитав, что та недостойна внимания, Фергусу досталась милая, нежная улыбка, Гордону – робкий взгляд из-под ресниц.

Шона чувствовала, как застывает ее собственное лицо.

Великан не последовал за госпожой, а помог спуститься другому пассажиру кареты. Это был тучный мужчина с усами и бородой, в темно-синем костюме. Черные волосы на висках припорошила седина. На круглом, почти поросячьем лице с приплюснутым носом сверкали голубые глаза того же оттенка, что и у дочери, может, чуть более пронзительные. Однако улыбка его подкупала теплотой, дружелюбное выражение лица придавало ему шарм. В молодости он явно был очень красив.

Шону его взгляд поразил сразу – он словно видел в ней не потенциального продавца Гэрлоха, а противника. Очевидно, дочка научилась этому приему у папочки.

Она вовсе не обязана любить этих американцев. Ей нужно просто поприветствовать их.

И тут из кареты вышла еще одна женщина. Великан отвернулся, словно ее персона нисколько его не интересовала, и Шона догадалась, что это служанка. К тому же женщина носила своего рода униформу – большой голубой фартук полностью покрывал ее корсаж и юбку.

У нее были светлые волосы, стянутые в узел под голубой сеткой. Светло-карие глаза казались пустыми и смотрели безо всякого выражения. Но ни скромная одежда, ни это выражение глаз ничуть не умаляли ее красоты.

Позади кто-то со свистом втянул воздух. Шона обернулась. Фергус сделался бледным, как полотно. Он неотрывно смотрел на женщину, вышедшую из кареты. В следующее мгновение она перехватила его взгляд – и Шоне показалось, что, кроме них, нет никого в этом дворе, да что там, в целом мире.

Он медленно спустился на одну ступеньку, очевидно, это стоило ему немалых усилий. Гордон взял его под локоть, чтобы помочь, но Фергус только стряхнул его руку.

Время вело себя очень и очень странно: минуты словно замедлили свой бег, чтобы получше разглядеть эту сцену. Шона и сама забыла про американца и его дочь – все ее внимание занимал Фергус. На его лице было выражение боли. Подобное выражение она видела у него всего несколько раз в жизни – в те минуты, когда им владели настолько сильные чувства, что он не мог с собой справиться.

Незнакомка и Фергус стали центром всеобщего внимания, но если кто-то из них и отдавал себе в этом отчет, то виду не показывал. Фергус остановился футах в десяти от нее и медленно обвел взглядом с головы до ног. Она долго смотрела ему в глаза, потом с явным трудом отвела глаза и зачем-то нырнула в карету.