по щекам царя, точно слёзы. Морен поднялся на ноги, а упавший на колени Медис стенал в голос, баюкая проклятого на руках, словно младенца.

— Нет-нет-нет! Что ты сделал с ним?!

Голос Медиса дрожал, как от рыданий. Морен вгляделся в проклятого — тот всё ещё шевелился и будто бы дышал. Пусть очень и очень слабо, но жизнь тусклым огоньком ещё пульсировала в нем.

— Я его только ранил. Дайте мне убить его, пока он…

— Нет! — Медис прижал проклятого к груди, защищая, и тело его сотрясалось от беззвучных слёз. — Нет, не позволю! Прошу, оставь нас. Он — всё, что у меня есть, всё, что у меня осталось.

Морен не верил своим глазам. Не верил тому, что слышал.

— Это паразит. Он питается вами, — его собственный голос звучал, как чужой.

— Пусть так, мне всё равно! Он позволил мне снова видеть! Видеть жену и дочь. Слышать их, ощущать, как я прикасаюсь к ним. Он никому не причинил вреда. Умоляю, оставь нас! Дай мне дожить свои дни в покое…

Морен чувствовал, как дрожат руки. Мир в его глазах никак не хотел меняться, проклятый по-прежнему был жив, цеплялся за жизнь и ещё мог выжить. Он должен был убить его — в этом заключались его долг и работа. Он истреблял проклятых, и этот не должен был стать исключением.

Но он сжал нож крепче и убрал его в ножны. Без слов, стараясь не вслушиваться в рыдания Медиса, обошёл его и подобрал меч. Не глядя на царя, он покинул тронный зал, изо всех сил надеясь, что поступает правильно.

* * *

К огромному удивлению Морена, Бранимир решил попрощаться с ним. Он как раз выводил свою рыжую кобылу из конюшни, когда дворянин окликнул его со ступеней дворца. Но Морен всё равно запрыгнул в седло, не желая терять времени и дожидаясь Бранимира верхом.

— Я рад, что застал вас, — обратился к нему Бранимир, отводя взгляд и часто дёргая усами, словно бы нервничал. — Хотел поблагодарить. Не знаю, что вы сказали царю, но он приказал отпустить нас. Всех нас.

Морен поднял взгляд на каменные стены дворца, в глубине души надеясь увидеть на одном из балконов или открытых пролётов сгорбленную фигуру Медиса. Но если тот и наблюдал за его отъездом, то пожелал остаться в тени, за стенами своей крепости.

— Надеюсь, вы усвоите урок, — бросил Морен, ни на что особо не надеясь.

Бранимир поморщился, точно съел неспелую смородину.

— Прошу, не надо читать мне мораль. Вы — чудовище, и не вам говорить о праведности. Я мог бы упрекнуть вас в том, что это из-за вас нам выдвинули обвинения. Но так как вы же и помогли их снять…

Он достал из-за пояса мешочек и встряхнул его, пробуждая звон монет. Улыбнувшись, дворянин бросил плату в одну из седельных сумок Морена, даже не спрашивая его.

— Здесь половина от того, на что мы договаривались. Всё же условия сделки вы выполнили: провели здесь три дня, пообщались с царём, вразумили его и даже проклятого убили. А я привык, что честно следую сделкам, которые заключаю.

— Надеюсь, что впредь и ваши сделки будут более честными. — Морен ещё раз вгляделся в холодные стены дворца, перевёл взгляд на сухие деревья, что тонули корнями в опавшей листве, и задумчиво произнёс: — И надеюсь, мой визит хоть что-то здесь изменит.

— Изменит? О чём вы? — искренне удивился Бранимир. — Зачем нам это? Всё вернулось на круги своя. И, признаться, я только рад этому.

Птица певчая

321 год Рассвета

Графиня Ирина Кременская была девушкой необыкновенной красоты. Густые тёмно-пепельные локоны выбивались из высокой причёски, изящно обрамляя лебединую шею, по-оленьи большие глаза цвета пасмурного неба украшали пушистые ресницы, а высокие острые скулы подчёркивала жемчужно-белая кожа истинной дворянки. Графиня не могла похвастаться женственными формами, но стан её был точён и строен. Именно такими восторженные художники изображали древних богинь на своих картинах.

Она лично встретила Морена на пороге усадьбы, окинула цепким взглядом и спросила:

— Вы можете говорить?

Он кивнул.

— Да.

— Хорошо. Тогда проходите, и мы поговорим.

Дом, что отныне принадлежал ей, такой просторный и светлый снаружи, оказался тёмным и мрачным внутри. Тяжёлые шторы бордового бархата закрывали окна, не позволяя пробиться закатному солнцу, а зажжённые свечи не давали достаточно света. Наверное, оттого что многочисленные зеркала на стенах завесили плотной чёрной тканью.

Ирина провела гостя наверх по витой лестнице. Её траурное платье украшали драгоценные нити, и отблески огней танцевали на них под ритм цокающих каблучков. Пройдя по длинному коридору к распахнутой двери, графиня остановилась и жестом пригласила Морена войти первым.

Тот уже примерно знал, что его ждёт, и не ошибся. Роскошная кровать, украшенная тёмно-янтарным балдахином, была изломана и разорвана; один из столбцов переломился пополам, как от сильного удара. Комод накренился, потеряв переднюю ножку, а обитое кресло в углу развалилось на части. Лишь тяжёлый расписной сундук устоял и остался нетронутым. Дополняли картину раскуроченное окно и истёртый, в царапинах, пол. Но никакой крови, лишь лёгкий запашок вперемешку с хмельным духом.

— Вы приказали убрать здесь? — спросил Морен, когда графиня решилась зайти за ним в спальню.

— Да, но только кровь — она давала запах. Это плохо?

— Терпимо. Но вместе с кровью служанки могли убрать и следы.

Ирина вздёрнула аккуратный носик и холодно произнесла:

— Если вы надеялись найти отпечатки лап или что подобное, так их не было. Будь здесь какие-либо следы, я не позволила бы убрать их.

Морен не стал спорить. Его внимание привлекло массивное зеркало на стене, как и прочие, спрятанное за плотной тканью.

— Вы завешиваете зеркала, но повесили одно из них в спальне, да ещё и напротив спящих? Вам не кажется, что если уж бояться дурных примет, то сразу всех, а не только одной, — поделился он своим удивлением.

Графиня растерянно посмотрела на него.

— Отец не был суеверным, — ответила она спустя время. — Мне же спокойнее, когда они закрыты.

Морен кивнул и прошёлся по комнате. Осмотрел по очереди всю покорёженную мебель, развернул полотно балдахина, присел на корточки и вгляделся в половицы. Там, где дерево и покрывавший его воск стёрлись от времени, нашлись пятна впитавшейся крови — здесь и нигде больше. Даже засохшая, она не утратила алого оттенка. Подойдя к окну, Морен изучил остатки рамы, что отломанными краями смотрели в закатное небо, и выглянул наружу. Вниз уходила отвесная стена, укрытая нетронутым вьюном, а прямо над ним возвышался козырёк крыши, до