Ранним утром в Москве было теплее и светлее, чем сейчас в Петербурге. Небо хмурилось, под ногами смешивался снег с дождем, ветер царапал лицо. На Невском поток пешеходов узнаваемо двигался по схеме броуновского движения. Московской упорядоченности в Петербурге вообще мало кто придерживался: торопишься — сам огибай зигзагом зевак, туристов и тех, кто пересекает тротуар по диагонали, или петляет, как заяц в лесу.

Лара после десяти лет жизни в Москве, где, казалось, даже туристы пугливо идут строго по своей стороне тротуара, не мешая спешащим людям спокойно их обогнать, почувствовала себя чужой и немного ошарашенной. Потому что, вот он, ее Петербург. С первой минуты сносит собой с ног. Воздух этот, знакомый и безрадостный — для нее уже навсегда только безрадостный. Пробирающий до мелкой дрожи в теле.

Стараясь оградиться от воспоминаний, она приезжала редко. Последний раз была пять лет назад — на пятнадцатую годовщину смерти отца. Также загодя, тайно, чтобы не пересечься у могилы с матерью или родственниками. Потому что ее горе — оно только ее.

Утверждение, что горе объединяет, заставляет семью сплотиться, недругов сложить мечи и копи, — сладкая иллюзия из трогательных фильмов. В действительности горе доламывает то, что треснуло, разобщает, отдаляет людей друг от друга, заставляя каждого заползти в собственную нору.

Вот и они с матерью — каждая сама за себя. Мать Ларе очень доступно объяснила, что у нее права тосковать и жаловаться на судьбу нет. И ничего такого для нее лично не случилось. Прямо как во «Врагах» Чехова — там тоже оба героя посчитали, что потеря другого не так трагична, как тот себе представляет, и чужие стенания воспринимали как личное оскорбление.

После похорон Лара долго не замечала, что мир внутри их квартиры видоизменяется, что все идет не так, как должно. В первый год перемены были логичны и объяснимы. Тогда она еще не чувствовала, как понемногу истончается связывающая их с мамой нить, как из дома утекает жизнь, превращая его в склеп, где никогда не звучит музыка, не бывает праздников, не случаются гости; где никто не желает друг другу доброго утра и ночи, не интересуется делами другого, не спешит помогать. Где о папе говорит мама, но не с Ларой, а с посторонними людьми по телефону. Им она рассказывает, каким он был, о чем мечтал, что говорил. Все — им, а Ларе — ни слова.

Ее разъедало изнутри, но она боялась лишний раз напоминать маме о том, что случилось. Откуда-то была в ней эта странная, неуместная в отношениях матери и дочери тактичность постороннего, который не лезет не в свое дело.

Может, потому что мама не стремилась обсуждать с Ларой случившееся. Может, потому что не стала к ней теплее, внимательнее, не плакала в обнимку, как показывали в мелодрамах.

Когда во дворе проводили следственный эксперимент, и мама, и Лара отсиживались в разных углах гостиной. В тишине. Мама ограничилась коротким пояснением происходящего и замолчала. Лара не задавала вопросов, лишь иногда тихо ходила на кухню и там подолгу смотрела в окно. Наблюдала. Пыталась представить, как все случилось тогда.

Майский день был солнечный и теплый. На сухом, давно бесснежном асфальте распластался муляж тела. Вокруг него стояли люди в форме — кто с видеокамерой, кто с фотоаппаратом, кто в бронежилете с автоматом — и скованный наручниками мужчина с заросшим бородой подбородком и седыми висками. Муляж поднимали, несли к дверям парадной, потом обратно, а тот, что был с седыми висками, показывал откуда и как стрелял.

Вместо безликой головы бежевой куклы Лара видела лицо отца.

Позднее, по пути в школу она всегда смотрела в ту самую точку, где стоял стрелок, подолгу пялилась на место под фонарем, забывая, что куда-то шла, пока из парадной не появлялся кто-нибудь из соседей и не заговаривал с ней сочувственно или просто с жалостью.

Мама продала квартиру через полтора года, они переехали на другой конец Петербурга. Без особых сожалений Лара сменила школу, все равно друзьями она обзавестись не успела.

В новом классе со сверстниками тоже как-то не заладилось. Лара казалась не слишком веселой и общительной, и дети сами обходили ее стороной, напуганные родительскими разговорами: все боялись, что кто-нибудь из группировки решит уничтожить семью полностью просто мести ради; главаря посадили и без папиного участия.

Если того требовала необходимость, Лара перекидывалась с одноклассниками парой слов, спокойно сидела за партой с доставшимся по распределению соседом и единственная не мечтала его поменять. Класс был не то чтобы успешный, школа тоже производила не лучшее впечатление, никто не вызывал у Лары большего интереса. Она просто училась и после занятий сразу отправлялась домой.

А дома… дома становилось хуже и хуже. Мама постоянно была чем-то недовольна.

Лара долго делает уроки.

Лара мало помогает по дому.

Лара плохо помыла посуду.

Кто ее вообще такую замуж возьмет? С таким-то характером. Еще и обижается, вместо того чтобы послушать умных людей, неблагодарная.

Лара начинала думать, что ее этим «неблагодарная» прокляли. Не было дня, чтобы мама не нашла повода для раздражения. Она никогда не извинялась. Не признавала, что была не права, даже если ошибочность ее утверждений становилась очевидна. Почти не выражала одобрения достижениям Лары, принимая их как должное, и равнодушно убирала в папку принесенные из школы похвальные листы за отличную учебу.

Закрытый на «отлично» учебный год не считался чем-то выдающимся: как еще учиться, если не на одни «пятерки», когда все условия для этого созданы? А Лара боялась представить, что услышит, если получит хотя бы одну «тройку» в четверти.

Подростком Ларе пришлось совсем тяжело. Гормоны, стресс, миллион вопросов, на которые никто не даст ответа, очередная волна горевания по отцу. До нее как будто только в двенадцать дошло, что папу она больше никогда не увидит. В самом деле никогда. Плакала бесшумно по ночам в подушку, потому что больше не желала давать матери повода себя уязвить.

Опыта хватало, чтобы понять: любая ее слабость в следующем же скандале — а скандалили они теперь часто — будет использована. Мать в выражениях не стеснялась совершенно. Ларе, наверное, не очень хорошо удавалось скрыть свой вечный раздрай и скорбь, потому что даже их мать использовала как оскорбление и признак неблагодарности. Мол, нашлась страдалица, у других ни воды, ни еды, родителей вообще никаких, а она тут еще что-то из себя корчит.

Со временем Лара научилась держать лицо в любой ситуации. Научилась не плакать. Если шла в школу после очередной ссоры, то на все время спуска по лестнице парадной растягивала дрожавшие губы в улыбке, чтобы на улице появиться совершенно спокойной, а не зареванной. Никто не должен был знать, как ей плохо.

Научилась еще в начальной школе не реагировать на насмешки, но осаживать и словесно, и в драке, если потребуется. Научилась давать сдачи наглым дворовым хулиганам старше ее года на четыре: знала, что мать не вступится, а только скажет, что это ее проблемы и решать их она должна сама.