На четвертые сутки нас обнаружила береговая охрана. Сначала нас даже приняли за трупы, потому что мы оба лежали без сознания и были запачканы кровью. Потом, когда меня умыли, выяснилось, что ранен только отец. Никогда не забуду, как расплакалась мама, когда нас увидела. Но это было лишь начало ее страданий.

И вот теперь отец при смерти.

К несчастью, тот день уже не изменить, как и множество других. Будь у меня шанс вернуться в прошлое, я не стала бы пожимать руку Макеля у Аукционного Дома. Но Макель не виноват в том, что я сделала с отцом. Мне всегда хотелось большего, чем могли дать родители. Мне хотелось другой жизни. Теперь придется мириться с последствиями.

– Эй, – сказал гонец, заметив, что меня трясет. – Тебе нехорошо?

Я покачала головой и под видом того, что убираю волосы с лица, вытерла со лба пот. Промокшая сорочка заиндевела и превратилась в ледяной саван. Я с трудом сдерживала панику.

Вдох – выдох.

Карета не сжимается. Меня не замуровали тут навечно. Меня не забыли. Меня не…

– Не хочешь рассказать, что было на чипах? – спросил гонец.

Я постаралась сосредоточиться на его словах.

– Ты мне все равно не поверишь.

На самом деле я не спешила делиться подробностями, потому что боялась, что он бросит меня в Тории. Вдруг он соврал насчет того, что воспоминания можно переписать? Я решила держать язык за зубами, пока он не сдержит слово.

– Почему ты так думаешь? – поинтересовался он, слегка наморщив лоб.

«Не раскрывайте карты, пока добыча не окажется у вас в руках, – наставлял нас Макель. – Обещание – это еще не сделка».

Нужно оторваться от Макеля. Гонец – мой билет в Эонию.

– Расскажу, когда доберемся до твоего дома, – ответила я, не обращая внимания на тьму, подкравшуюся сбоку и норовившую меня поглотить. Куда есть вход, оттуда есть и выход. Я вцепилась в дверную ручку.

– Скоро прибудем в Город Согласия, – сказал гонец. – У меня есть разрешение на межквадрантные операции, и ты сможешь пройти со мной. Вот только… – он покосился на мою сорочку, – может, торианцев и не заботит, что на ком надето, но в Эонию тебя в таком виде не пустят.

С ним нельзя было не согласиться. Меня сочтут нарушителем общественного порядка и повяжут, как только я сойду с поезда.

У меня появилась новая цель, и тьма постепенно отступила. Пальцы, сжимавшие ручку, расслабились.

– Нужно добыть новый наряд, – хитро улыбнулась я.

– Добыть? – простонал он. – Это выражение на твоем лице не обещает ничего хорошего.

– А ты быстро учишься, – похлопала я его по плечу.

– Будь я поумнее, оставил бы тебя сидеть на пятой точке сегодня утром. – Уголки его губ едва заметно приподнялись. Хвала небесам, он умеет шутить! – Добывай свой наряд, но я предпочел бы не знать подробностей, – прибавил он.

Я дружелюбно пихнула его в бок.

– Как тебя звать, гонец?

Немного помедлив, он ответил:

– Варин Боллт.

– Киралия Коррингтон, – сказала я, протягивая ему руку. – Приятно познакомиться.

Он не стал пожимать мне руку. Я и забыла, что эонийцы избегают прикосновений.

– Чем это воняет? – вдруг спросил он.

Я хорошенько втянула носом воздух и тут же об этом пожалела.

– Лошадиным дерьмом.

– Никогда раньше не видел лошадей. – Совсем как ребенок, он высунулся из окна, чтобы разглядеть запряженных в карету кобыл. В Эонии не было животных: на ледяных просторах они бы просто не выжили, а в плотно застроенных городах для них не хватало места. Сама я в Эонии не бывала, но так мне говорили. – А они красивые, – сказал он. Красивые. Снова это слово. Но только я открыла рот, чтобы закидать его вопросами, как он прибавил: – Но пахнут они гадко.

– Это тебе не машины, – рассмеялась я. – Нельзя проконтролировать, что они делают и когда.

Варин приподнял брови и уставился в окно. То ли его оскорбили мои нападки на Эонию, то ли он всегда был такой замкнутый. С эонийцами я тесно не общалась. Они предпочитали не связываться с другими народами, а торианцев считали заносчивыми эгоистами, которые вечно суют нос в чужие дела.

Варин приложил пальцы к вискам. Хотя у него был не такой потрепанный вид, как у меня, наши приключения и для него не прошли бесследно.

– Извини, – пробормотала я, надеясь, что он не услышит. Я плохо с ним обошлась, и теперь меня мучала совесть. Но во всем виноват Макель. Это он выбрал Варина и поручил мне украсть чипы. И хотя теперь я знала, насколько они важны, роль Макеля в этой истории до сих пор была неясна.

– За что ты извиняешься? – спросил Варин.

Я задумалась, покусывая внутреннюю сторону щеки. За что я хотела попросить прощения?

– М-м… за все?

– Вас что, в школе не учили извиняться? – вздохнул он.

– Что-что? – фыркнула я.

– Я думал, все торианские дети ходят в школу.

– Это само собой. – Можно даже не сомневаться, что я получила куда более разностороннее образование, чем он. Мы, торианцы, не чурались других культур. – Но извиняться нас никто не учит. Никто не указывает нам, что говорить и как себя вести. Мы учимся обращаться с веревками и предсказывать приливы и отливы, а этого удовольствия мы лишены.

– Удовольствия? – усмехнулся он. – Много ли удовольствия в том, чтобы сидеть взаперти в темном чулане за любое проявление чувств?

Я представила, каково это, и внутри все похолодело. Хоть в чем-то этот бездушный робот был мне близок.

– Я… – Не зная, что ответить, я замолчала.

– Нас с самого детства учат подавлять чувства и переживания, – сказал он. В его бледных глазах отражались огни уличных фонарей. Он зажмурился и глубоко вздохнул. – Это новая форма человеческого мышления. Она позволяет сосредоточиться на обществе в целом, на прогрессе и технологическом развитии.

– Значит, чувства у тебя есть?

– Чем дольше ты живешь без эмоций, тем меньше твоя способность чувствовать.

Заметив мое удивление, он поспешно продолжил:

– В Эонии нет ни преступности, ни народных волнений, ни насилия. У каждого своя роль в обществе, и за ее исполнение хорошо платят. Мы искоренили зависть, ненависть и жестокость.

– Но есть же и хорошие чувства, – возразила я. – Без них мы не могли бы восхищаться прекрасным.

Я выжидающее смотрела на него, но его лицо по-прежнему ничего не выражало.

– Если откроешь душу хорошим чувствам, то впустишь и плохие, – ответил он в конце концов.

Как повернулась бы моя жизнь, если бы в ней не было чувств, как хороших, так и плохих? Стала бы она легче? Наверное, если бы не воровской азарт, я никогда не подалась бы в шайку Макеля и стала бы прилежно учиться морскому делу в угоду родителям. А может, меня не волновали бы даже они. От чего я бы с радостью отказалась, чтобы хоть ночку поспать спокойно, так это от щемящей боли в груди при одной мысли о папе с мамой.