и свою не зря прожитую жизнь, стало неожиданное возвращение супруги. Ранее шумная и не всегда воздержанная на язык, теперь она, тихая и молчаливая, ходила по главной и уже далеко не единственной улице поселка, с робким удивлением оглядывая новостройки. Сам Митрич, хотя и не смог отказаться от своей пагубной привычки «закладывать за воротник», делал это уже гораздо реже, всегда оправдывая это каким либо общенациональным праздником, типа Дня взятия Бастилии и тому подобное. Чем уж ему так мешала несчастная Бастилия история упорно умалчивает, но факт остается фактом — пьянки коменданта приобрели свое оправдание в виде традиционализма и соблюдения уважения к международным обычаям. Пирс возле поселка теперь тоже почти никогда не пустовал. Здесь теперь постоянно пребывал базовый тральщик «Герман Угрюмов», перепрофилированный в патрульное судно — посудинка хоть и дряхлая, но с пушченкой на носу, что невольно вызывало уважение. Да и суда в бухту Белушьей стали заходить куда как чаще. Работа кипела на поверхности земли, но еще больший размах приобрели работы, скрытые от пытливых глаз пиндосовских[93] спутников в скальных отложениях, глубоко под землей. Там, на глубине нескольких десятков метров от поверхности, жизнь не замирала даже ночью. И хотя ядерные взрывы больше не тревожили покой белых медведей, повадившихся время от времени забредать в поселок, было ясно, что тут, несомненно, происходит что-то весьма интересное. Американцы несколько раз настойчиво зондировали почву на предмет проведения международной инспекции в рамках недопущения нарушения моратория о запрещении ядерных испытаний. Но каждый раз наталкивались на откровенную стену непонимания российским МИДом их озабоченности со стандартной формулировкой, что де «сейсмические датчики МАГАТЭ, расположенные в оговоренных местах, ядерных взрывов не фиксируют, а остальное, извините, наше внутреннее дело и вас оно никоим образом не касается». Сей факт, разумеется, дико напрягал наших заокеанских «товарисчей» и неимоверно разжигал их любопытство, но поделать они ничего не могли, ибо ядерный полигон действительно хранил гробовое молчание.

А эксперименты проводились размеренно и неумолимо, как наступление новой эры. Митрич, как и все военные, поначалу относился с большим скептицизмом к «яйцеголовым», их зубодробительным формулам и «птичьему» языку, который понимали только они сами, но когда со временем (шила в мешке не утаишь) ему на пальцах объяснили, что тут и к чему, то до него стала доходить суть проводимых экспериментов. Поняв всю подоплеку проводившихся в глубочайшей тайне опытно-конструкторских работ, он проникся еще большим энтузиазмом, чем прежде. Ирония его судьбы заключалась в том, что на протяжении большинства прожитых им лет, он принимал деятельное участие в выковывании ракетно-ядерного меча, ушедшей в небытие страны Советов. А уже на закате жизни ему предстояло стоять у колыбели создания механизма, полностью исключающего какую бы то ни было возможность применение этого страшного оружия, дамокловым мечом висевшего над человечеством вот уже почти шестьдесят лет.

II

Объяснение всему этому было простое. Двое ученых решили опровергнуть кое-какие законы физики, считавшиеся до сего момента незыблемыми, да не просто опровергнуть их в жарких научных дебатах, а вполне себе наглядно, почти подпольно соорудив натурный образец установки на одной из научных площадок госкорпорации «Росатомстрой». Один из них — Игорь Николаевич Вострецов, уже маститый и как говорится «широко известный в узких научных кругах», лауреат и академик, увенчанный и увешанный всякими званиями и диким количеством наград за свои труды по повышению обороноспособности страны. Не побоявшийся рискнуть своим авторитетом ради нового научного направления он напоминал собой сверчка из сказки про Буратино, такой же сухой и жилистый, всюду сующий свой нос и с вечно ехидным выражением лица, знающего все и вся наперед. Другой — Алексей Сергеевич Боголюбов, кандидат технических наук был куда как менее известен чем старший коллега по цеху, но зато обладающий редчайшей способностью воплотить в «железе» любую, даже, казалось бы, самую невероятную научную идею. Идея создать установку, дистанционно выводящую из строя, как атомные реакторы, так и ядерные боеголовки, без нанесения ущерба окружающей среде пришла в голову великому теоретику более двадцати лет назад — в лихие 90-е. Ей он и поделился с тогда еще совсем молодым, но подающим большие надежды ученым. Невысокий, упитанный, шустро перебирающий короткими ножками, вечно улыбающийся и вечно протирающий носовым платком якобы запотевшие очки он был абсолютной противоположностью своего старшего коллеги и товарища. Эта вот «сладкая парочка», как многие за глаза называли их, и взялась за реализацию поистине грандиозного проекта. К моменту их встречи, теоретические выкладки Вострецова уже были вчерне закончены и не вызывали никаких принципиальных возражений со стороны других ученых занимающихся прикладной «ядрЁной», как они сами называли это направление, физикой. Дело оставалось за малым, а именно, всего-навсего придумать и сконструировать установку. Тут-то и начались самые большие трудности в их жизни. Авторитет академика, как в научной, так и в военной сфере был велик и непререкаем. Именно поэтому, когда он подал в конце 90-х докладную записку о сути своих теоретических изысканий на имя тогдашнего министра обороны — маршала Игоря Сергеева, тот, сам всю жизнь посвятивший ядерному оружию, тотчас вник в идеи, изложенные Вострецовым, и дал «добро» на проведение опытно-конструкторских работ. Каким-то чудом маршал даже ухитрился выбить из министерства финансов небольшие ассигнования для начала их реализации. Работа тут же закипела. Сначала создали макет, затем прототип установки. Однако уход маршала в отставку по причине тяжелой болезни спутал энтузиастам все карты. И хоть маршал, даже находясь не у дел, превозмогая недуг, как мог, прикрывал и отстаивал перспективные исследования в данной области, этого категорически не хватало для полноценного завершения работ. Новому министру было не до этого. Он был занят расстановкой своих людей на всех ключевых постах, поэтому перевооружение и материальное обеспечение армии, а значит и НИОКР были ему малоинтересны. Последнюю версию установки клепали, чуть ли не на коленке, без всякого финансирования, но из чисто русского упрямства. Да и с новым руководством «Росатомстроя» отношения не сложились. Назначенный на пост генерального директора, господин Куриленко, ухитрившийся до этого посидеть в кресле премьер-министра при Борьке-пьянице,[94] и получивший у народа презрительную кличку «киндер-сюрприз», пронюхавший, чем занимаются помимо прочего его подчиненные, смекнул каким образом может отличиться перед своими настоящими работодателями. Прикрываясь тем, что работы по созданию установки не фигурировали в техническом задании на текущий год, а проводились в качестве инициативной разработки и силами исключительно самих энтузиастов, Куриленко личным распоряжением запретил дальнейшие работы. Помещение, в котором находился, уже действующий прототип закрыл и опечатал, а Вострецовава и Боголюбова уволил за «грубое нарушение трудовой дисциплины». Саму