Сундук с сокровищами мертвецов предстояло найти в кратчайшие сроки. Заказчице было не по себе давно, и она вышла на нужных людей не тогда, когда ей этого хотелось, а когда получилось. У него в этом кейсе совсем не было выбора — урегулировать нет времени.

— Абсолютно невиновный человек, — сказал он в пустоту, — совершенно ни в чем не виноватый. Оказался обычным владельцем сундука. Такое может случиться с любым. Абсурд.

В комнате никого не было, и ему никто не ответил.

Он снял одежду и тщательно осмотрел тело на предмет появления новых повреждений. Он называл их так не потому, что они в самом деле были повреждениями, а просто считал их таковыми. Их появление от него не зависело, и, как бы он ни старался себя уберечь, они все равно ниоткуда появлялись и больше никогда не исчезали. Повреждения были похожи на небольшие темно-серые круги, практически синяки, но все же другого оттенка. Словно остывший след толстого пальца, которым кто-то из того мира ткнул его.

Новых повреждений не было. Привычные два на груди, чуть выше левого соска и на правой ключице, и три на животе. У большинства людей локация таких повреждений ниже — на ногах, ягодицах и пояснице, а у него выше пояса.

— Есть простое правило, которого надо придерживаться, — сказал он, — никогда не пытайся понять истинных мотивов, это ненужное и опасное знание, которое выйдет боком не только тебе.

Он принял душ, запустил стиральную машину и включил телевизор без звука. Ему нравилось наблюдать за персонажами в ящике, которые о чем-то спорили, гневались или радостно говорили. Он не винил их в радости, как людей с улицы. Телевизионные люди — это не обычные люди. Когда включаются камеры, они натягивают на лица театральные улыбки и светят своими зубами. Это работа, и это понятно.

Он распаковал новую пачку таблеток. Врач сказала ему, что теперь горсть можно заменить одной пилюлей. Препарат дорогой, ждать долго, поэтому лучше купить сразу на два курса, а пропив один, сразу заказывать третий и так далее. Он пил уже пятый. Анализы были в норме, чувствовал он себя хорошо — значит, все действительно идет как надо. Вот только как живут обычные люди, у которых нет денег на лекарства? Как они борются с болезнями, как не умирают от отсутствия обычной гигиены, когда организм захлебывается слизью, которую никак не вымыть, а только можно выгнать этими дорогими таблетками? Он не понимал, как такие, как он, могут радоваться жизни. Ведь это тьма, беспросветная, безысходная… Где повод для радости?

Он развесил белье на сушилке на балконе. В квартире царил мрак, в некоторых комнатах в люстрах не было лампочек. На кухне, например, в ванной и туалете. В комнате, где он спал, был торшер для чтения на ночь, а в гостиной после ремонта он не стал вешать люстру, оставил потолок ровным. Единственное место, где свет был — коридор. Там он одевался, смотрелся в зеркало. Свет горел всегда, проливаясь в другие помещения жирными желтыми кругами, подкопченными темнотой с краев.

Он надел мягкие кроссовки, бежевые джинсы и легкую футболку. Ему предстояло пройти сквозь непростую ситуацию, и комфорт в одежде важен.

Вышел из дома, пересек улицу, прошел вдоль квартала до пустыря, повернул направо и легкой трусцой пробежал два километра вдоль шоссе до парка, где ночью почти полностью отсутствует освещение. Людей нет. Он прошел до середины, свернул с тропинки и остановился возле большого дерева. Он перестал дышать, прислушиваясь к тьме. В парке никого, только где-то вдалеке шумит шоссе, галдят люди. В радиусе ста метров ни звука. Неужели он ошибся и никого не будет?

Время тянулось. Армия и два года контрактной службы в бесконечно раздолбанной бомбами чужой стране научили его ждать. Сначала он ждал распределения здесь, дома, потом долго ждал подтверждения о том, куда его отправляют. Самым долгим было ожидание в самолете — они летели на военном судне, ничего общего по комфорту даже с салоном самой захудалой чартерной авиакомпании. Деревянные стулья, веревки вместо ремней, двенадцать часов перелета с тремя дозаправками, еды нет, в туалет по очереди не чаще раза в три часа. Если приспичило — под себя. Неизвестно, что будет, когда самолет приземлится в той стране, куда они держат путь. Неизвестно, каким будут там воздух, вода, люди… Там идет война, это все знали. Но что такое война? Как в фильмах про военные действия, с кишками на стенах, оглушительными взрывами, вшами и недостатком еды, воды и бинтов? Все оказалось гораздо хуже. Почти постоянное ожидание в непробиваемой тишине. Они сидели у трапа самолета в ожидании броневика почти шесть часов, и все это время нещадно палило солнце. У них на сто человек было три двухлитровых бутылки воды — царский подарок экипажа самолета. Даже губы смочить хватило не всем. Когда броневики приехали, терпение солдат было на исходе. В казарме мест не хватило, пришлось спать на полу по очереди. Еды не было, туалет занят или переполнен, и вместо того, чтобы облегчиться, надо сначала вынести пару ведер и слить в септик. Но это все было ничего по сравнению с тем, что началось, когда командир взял их в бой.

Они были в пути сутки, десять часов из которых шли пешком по душным тропикам, волоча снаряжение и огромные рюкзаки с пайками и палатками. Редкие привалы не вымывали из крови адреналин, потому что где-то совсем рядом стреляют, но еще недостаточно близко, чтобы сбросить рюкзаки и бежать, сломя голову. Ожидание ужаса, именуемого войной, затянулось настолько, что, когда прозвучала команда, все машинально выполнили распоряжение, приготовили оружие и побежали. Эта малая часть того, что именовалось войной, была самой легкой не только для него, но и еще для трех десятков солдат. Дольше шли, чем убивали.

Потом оказалось, что на войне все дольше, чем сражение. Дольше ждешь в тишине казарм, дольше слышишь выстрелы, дольше смотришь на умирающих от инфицированных ран сослуживцев… Все это, в конце концов, и есть та пресловутая война, которой он отдал два года жизни. Кроме денег, поврежденной психики, утраченной семьи, отнятого здоровья он получил самое главное — умение ждать.

И сейчас, стоя в темном парке, он ждал появления того, ради которого пришел сюда. Ждал долго. Прошел час, может быть, больше, и он уже хотел пойти домой, решив, что ошибся, но услышал.

Значит, нет — не ошибся.

Он услышал сдавленный выдох, словно человек, его сделавший, считал его последним. Он осторожно достал из заднего кармана джинсов складной нож и расправил лезвие. Ему не нужно больше звуков — он чувствовал, где притаилась жертва и сколько до нее метров.

В такие минуты ноги становились мягкими, словно большие лапы. Несколько шагов вправо, несколько влево, и вот он практически у цели. Маленький мальчик, лет шести-семи, не старше. Сидит у дерева, спрятав лицо в коленях. Трясется телом, словно от этого зависит жизнь. Не поднимая головы, мальчик заскулил, тихонько, как щенок.

Он обошел ребенка сзади, стараясь двигаться бесшумно, но почва под ногами была усеяна листвой, хрумкающей так, словно по ней шел бегемот, и мальчик услышал. Он заскулил еще сильнее, завозился, но не успел ничего сделать, как оказался поднятым над землей.