Допросы и расследования продолжались все лето, и мы уже привыкли к ним. Когда кого-то допрашивали, другие оставались в бараках. Потом приехали следователи из НКВД. Они выглядели сытыми и носили отличную форму с офицерскими эмблемами синего цвета. Потом мы поняли, что они задают одни и те же вопросы всем. На каждого было заведено дело, и все наши ответы записывались и сравнивались.

Если кого-то уличали во вранье, например, о том, что он служил в СС или другом специальном отряде и скрыл это, его могли расстрелять. Те, кто по возрасту не мог служить в армии, все равно подозревались в причастности к каким-либо преступным организациям.

Тем же, кто был старше восемнадцати лет и чья часть предположительно могла воевать в России, приходилось особенно трудно. Кто отказывался давать показания, имели большие неприятности. На самом деле среди нас в основном были мирные жители, а тех, кто на самом деле воевал, убили еще в начале этих событий. Эти четыре дня, которые энкавэдэшники находились в лагере, запомнились как время кошмарных допросов.

25 августа 1945 года всех пленных солдат вызвали и увезли. Никто не знал ничего, кроме того, что их отправили в другой лагерь и ужесточили охрану. Естественно, об их возвращении ни у кого не возникло даже мысли.

Среди тех, кого увезли 6 сентября 1945 года, был и наш бригадир, Урбан. Вслед за ним отправились так называемые «политические» осужденные – женщины и мужчины, состоявшие ранее в нацистской партии. Они покинули лагерь поздним вечером, без предварительных сборов и предупреждений. Такой внезапный отъезд людей посреди ночи был излюбленным фокусом коммунистов.

Таким образом, нас становилось все меньше и меньше. Теперь осталось лишь по одной бригаде на загрузке песка и на укладывании шпал. Нашим новым бригадиром назначили парня по имени Поль. Я хорошо запомнил этот момент, потому что в этот день родился мой отец. Нам разрешили пройти на рабочее место без сопровождения охраны. За нами следили издалека, чтобы никто не вздумал убежать. Мы никак не могли осознать, что идем самостоятельно. Проходя по лесу, мы старались собрать как можно больше ягод, которые не обобрали русские, а на поле искали остатки несобранного урожая. Все, что было съедобным, помогало заполнить желудки и хоть немного утолить непрекращающееся чувство голода.

Только несколько немцев из нашего лагеря увидели смысл в коммунистической философии, когда им разрешили ее изучать. Все остальные были единодушно не согласны с коммунистическими идеями. Мы слишком тесно соприкоснулись с реальностью, чтобы верить в то, что эта атеистическая теория даст хорошие результаты. Да и как можно согласиться с правилами страны, пленником которой ты являешься.

О политической ситуации мы узнавали из лекций, которые нам читали в лагере. О текущих событиях нам рассказывалось с большевистской точки зрения. Например, как-то вечером мы услышали о разделении Германии на четыре части. В другой раз нам рассказали о жестокости в концентрационных лагерях Германии. Когда мы впервые узнали о том, как людей сжигали заживо, вешали и вынимали у них золотые зубы, мы были шокированы. Хотя с нами обращались хуже некуда, зверства немцев не шли с этим ни в какое сравнение. Эти истории звучали как нечто невероятное.

Время, проведенное в лагере, казалось для нас вечностью. Сейчас, оглядываясь назад, я осознаю весь ужас тех дней. Как хорошо, что человек способен забывать все невзгоды; иначе невозможно было бы жить дальше.

10 мая снег начал таять, и мы смогли разглядеть территорию, на которой живем. Нас окружало огромное поле, покрытое кучами земли, смешанной с песком. Вокруг росло много клюквы. Лес начинался в двух километрах от лагеря и переходил в чащу, где не ступала нога человека. Толстый слой моха покрывал землю, и повсюду росла черника.

Когда сошел снег, дороги стали почти непроходимыми. Глубокие канавы на дорогах, по колено полные грязи и воды, сделали движение почти невозможным, а русские не засыпали их ни гравием, ни булыжниками, чтобы хоть как-то улучшить ситуацию. Как мы ни старались обходить лужи, наша хлюпкая обувь всегда промокала, и в такую погоду все ходили с насморком. Переход от весны к лету длился недолго. Казалось, природа стремится скорее преобразиться и восстановить утраченную за зиму красоту. С каждым днем солнце в небе поднималось все выше. Дни становились длиннее, а ночи – короче. В самый долгий день вместо ночи было лишь два часа, когда наступили сумерки, и чувствовалось, что мы находимся близко к Северному полярному кругу.

Природа оживала, и мы с большим нетерпением ждали, когда земля покроется молодой травой, а из-под земли пробьются весенние цветы. Мы так устали от снега и бесконечных холодных ночей.

Но с приходом долгожданного лета наступили новые страдания, о которых мы не подозревали. Все плохое, что могло случиться здесь с нами, уже было, но того, что произошло потом, совершенно никто не ожидал.

Следующим испытанием, которое нам предстояло выдержать, стали укусы комаров. Чудовищно кусаясь, они атаковали нас волна за волной, пытаясь выпить последнюю каплю крови из наших заморенных тел. В основном они нападали на руки, ноги и головы, высасывая кровь. Единственной отрадой было то, что комары не различали, кто какой национальности, и набрасывались на всех без разбору. И все же у охранника имелась москитная сетка, а нам лишь оставалось одно: даже в жару носить перчатки.

Лето было недолгим. Период цветения растений длился только четыре месяца, а вот объем нашей работы не уменьшался. Наступила осень, а вместе с ней слякоть и холод. Первые ночные заморозки ударили 14 сентября, а первый снег выпал уже 22 сентября. Таким образом, за четыре месяца прошли весна, лето и осень. Впереди нас ожидал самый худший и длинный сезон – зима. Мы уже знали, что такое сибирские морозы. В начале зимы снег выпадал и таял несколько раз, но потом стал выпадать ежедневно. Солнечные лучи становились все слабее, и их тепло уже не доходило до нас.

К концу августа несколько машин с больными отправили в больницу, находившуюся за территорией лагеря. Большинство заболевших так и не вернулось обратно, потому что их болезнь прогрессировала слишком быстро, и этот переезд окончательно добил их. Оставшиеся в лагере как-то адаптировались к климату. Чтобы утолить жажду, мы приспособились пить чай, заваренный из хвойных иголок. Я не знаю, может быть, этот настой помог нам не заболеть.

Когда надсмотрщики видели, что мы хорошо справляемся со своей работой, они чувствовали, что наш предел еще не наступил, а значит, мы способны работать еще лучше. В знак поощрения нам позволили написать домой. Каждому выдали почтовую открытку, а тем, кто перевыполнил план, дали сразу две штуки.

Я сел и стал писать маме, на старый адрес нашей фермы.