Я убрала свою руку. И поняла, что как женщина я Чарльзу уже не нужна.

В течение долгого периода времени я убеждала себя, что именно из-за рака наши отношения с мужем окончательно испортились. Что из-за операции на груди я перестала возбуждать его, а до этого наша интимная жизнь была вполне нормальной. Но сейчас, просматривая свои дневниковые записи, я вижу, что еще до диагноза находилась на грани серьезной депрессии. Поэтому и начала посещать психоаналитика доктора Путман.

От Чарльза я это скрыла. Он бы тут же начал жаловаться на то, что я транжирю деньги, что мы и так находимся «на грани финансовой катастрофы» (эту фразу он часто использовал с момента покупки первого дома) и что на приеме у психоаналитика я не могу услышать ничего нового для себя.

Я и правда не слышала. Зато говорила. Мы встречались три, а иногда четыре раза в неделю, и каждый раз у меня были новые истории.

— В воскресенье я нашла в магазине Great Finds & Designs чудесное небольшое керамическое панно. Очень милое, моей маме оно бы точно понравилось. Вещица стоила всего 35 долларов, и я ее купила, — рассказывала я доктору Путман во вторник. — В тот же вечер я повесила панно в столовой и попросила Чарльза прийти посмотреть. Конечно, мужу не понравилось, где именно я повесила эту вещь, и он предложил перевесить ее на противоположную стену. Чарльз постоянно так себя ведет. Ему надо что-то изменить только для того, чтобы сделать по-своему. Я перевесила панно и снова позвала его взглянуть. Он вернулся в столовую, ничего не сказал, изобразил на лице недовольство.

Я замолчала.

— И что было потом? — спросила доктор Путман.

— Я даже не успела ничего сказать, потому что муж тут же произнес: «Если бы ты сразу повесила правильно, этого бы не произошло». Чарльз не извинился, а просто снова переложил вину на меня. Я, конечно, дико разозлилась и заорала: «Черт тебя подери! Гребаный урод!» Я махнула рукой и задела стул, он упал, и спинка раскололась. Получается, это я вела себя неадекватно, — я рассмеялась, хотя ничего смешного в моем рассказе не было.

— Мне кажется, что я еще не говорила тебе об «автокатастрофе на 95-м шоссе», — сказала я в четверг во время следующей встречи. — Когда в первый раз я услышала от Чарльза эту фразу, то ничего не поняла и попросила объяснить. На его лице появилась странная застенчивая улыбка, и муж ответил: «Ну если бы мои родители по пути к нам попали в аварию и погибли, то мы бы получили наследство, и это избавило бы нас от финансовой катастрофы».

Рассказывая эту историю, я переживала о том, что подумает доктор Путман. Шокируют ли ее слова Чарльза, как шокировали меня, когда я их услышала? Психоаналитик молчала.

— Сейчас я думаю, интересно, а он уже просчитал выгоду от моей смерти?

Я снова нервно засмеялась. Серая полосатая кошка доктора, по кличке Марго, запрыгнула ко мне на диван и прилегла рядом.

Неожиданно меня словно передернуло, я быстро встала и пересела в кресло с обивкой персикового цвета, стоявшее напротив моего психоаналитика. Я почувствовала, что мне срочно надо ей кое-что сказать и услышать ее реакцию.

Когда я, наконец, почувствовала в себе достаточно сил, чтобы высказать свою мысль, то произнесла:

Но у меня словно нет доказательств его ненависти, понимаешь? Нет улик. Он всегда говорит спокойно, рационально и уравновешенно, это я ору и кидаю мебель. Если я избегаю конфликта и ухожу в другую комнату, пытаюсь чем-то себя отвлечь, Чарльз идет следом. Еще одно «пожелание» от него, что я должна делать или чувствовать, и я взрываюсь. А он уходит с таким выражением умиротворения на лице, словно через мои истории он избавляется от собственного напряжения. Я вижу в этом определенный паттерн.

Благодаря психотерапии мои взрывы и истерики вскоре сошли на нет, я все реже срывалась на крик, и в моем поведении появилось больше достоинства. А еще я стала «разруливать» некоторые ситуации.

Например, с нашей общей секретаршей Джери, которую Чарльз использовал, чтобы отчитывать меня за траты. У меня был открыт кредитный счет в мебельном магазине Pier One. Этим счетом я воспользовалась всего лишь один раз: приобрела стол, который мне был нужен для офиса. Стол стоил 129 долларов. На следующий месяц после покупки в своей ячейке для входящих писем я нашла счет от Pier One, к которому Джери прикрепила записку с текстом: «Пожалуйста, распишитесь для оплаты счета. Немедленно его закройте и больше не используйте для покупок».

Я зашла в кабинет Чарльза, но не стала кричать, как он, возможно, ожидал, а пригласила Джери и спокойно напомнила ей, что она работает в том числе и на меня, поэтому не имеет права указывать, что я должна делать. А еще добавила, что начиная с сегодняшнего дня хочу раз в неделю получать отчет о всех финансовых операциях, которые были осуществлены в офисе. Чарльз кивнул, не сказав ни слова.

Я задумалась, почему именно после постановки диагноза Чарльз спустил на меня всех чертей и сделал объектом ненависти и злости. А потом поняла: моя болезнь поставила мужа в положение, в котором ему оказалось сложно меня бросить. А, как я тогда начинала подозревать, приблизительно за год до получения диагноза, именно это Чарльз и планировал сделать.

После всех операций, за неделю до начала курса химиотерапии я решила отрезать свои длинные темные волосы и коротко подстричься. Близкие сочли мой поступок странным и преждевременным. Да, я никогда не любила короткие стрижки, но мне предстояло облысеть — с этим я ничего поделать не могла. Короткая стрижка была моим ответом злой судьбе: «Нужны мои волосы? Забирай, я не слишком-то ими дорожу».

Вот уже много лет моим парикмахером был Эдвард. Я объяснила ему причину, по которой хочу отрезать волосы. За восемь месяцев до этого мама Эдварда умерла от рака груди, и он очень горевал. Мы неоднократно говорили о его потере. Он очень расстроился, когда я сказала ему, что у меня тоже рак.

— Значит, все отрезаем? — уточнил парикмахер, глядя мне в глаза. Все, кто был в салоне, смотрели на меня.

— Да, делаем очень коротко, — ответила я. Внешне я была спокойна, как слон.

Эдвард улыбнулся, расчесал мои длинные волосы и потом в первый раз щелкнул ножницами. Я увидела, как, по меньшей мере, 30-сантиметровая прядь упала на белый мраморный пол. В салоне стало тихо, а потом комната взорвалась аплодисментами. Я сделала глубокий вдох, улыбнулась и почувствовала, что щеки стали мокрыми от слез.

Через неделю, 30 октября 1998 года, Эллисон оставила своих детей с няней и приехала в Мэриленд, чтобы отвести меня на первый сеанс химиотерапии. Я надеялась, что на следующий вечер наряжусь ведьмой и вместе с детьми буду ходить по дворам соседей и кричать: «Кошелек или жизнь», но этого не случилось. Через несколько часов после возвращения домой я заснула и проспала двое суток. Чарльз не повел детей выпрашивать угощения, но я заранее договорилась с семейной парой, живущей неподалеку, что они на Хэллоуин возьмут к себе Элли и Сэма.