до часу дня, за окнами визжал кран и безумные крики «Майна!» и «Вира!» навевали самые странные сны о древнем Египте и постройке пирамид. Однако, проснулся я аккурат в час дня, и вовсе не оттого, что меня разбудил помощник, а от совсем уже диких криков, доносившихся с плаца. Это был сплошной поток воплей с соответствующими выражениями, какие, наверное, можно было бы услышать, лишь наблюдая пьяную драку. Я насторожился и сел на кровати. Быстро надев все ремни и портупеи, я из любопытства пошел изучить место происшествия.

Пересекши плац, и затем, свернув в проход между казармами техбатареи и хозвзвода, я оказался в гуще событий, не вливаясь в них, впрочем, непосредственно. Оказалось, что пока я спал, шустрые бойцы техбатареи, возомнившие вдруг себя каменщиками, соорудили перед клубом нечто вроде параллелепипеда со скошенными гранями, смутно напоминающего не то вавилонский зиккурат в масштабе один к двадцати пяти, не то ацтекский алтарь для человеческих жертвоприношений. Они также обляпали его со всех сторон цементом и водрузили сверху при помощи автокрана новенькую гипсовую статую вождя, щедро облитую бронзовой краской. Все было сделано относительно неплохо и весьма оперативно, однако, полковник, который еще утром радовался на плацу празднику явления вождя народу, был совершенно невменяем. Он что-то орал, обещал всех повесить за интимные места, время от времени подносил к бойцовским носам кулаки, не вызывающие, впрочем, у тех особого страха, и из его бурной тирады я мог понять только отдельные слова вроде: «мудозвоны», «козлы» и «идеологическая диверсия». Остальную часть словесного потока было разобрать довольно сложно, ибо, во-первых, там был сплошной мат, замешанный на какой-то жуткой шепеляво присвистывающей дикции, а во-вторых, я все-таки стоял не настолько близко, чтобы стенографировать. Вскоре полковник немного поутих, сел на бордюр, и обиженным тоном, словно его только что обмухлевали в «дурака» заявил, махнув рукой:

– Да как же это! Старались, старались для вас…А он у ваc, муд@ков, на туалет показывает!

Все поглядели на памятник и обомлели: точно! Рука у канонического изваяния Ильича действительно указывала на тот самый туалет, который бригадир давеча велел привести в рабочее состояние посредством самоотверженного черпания и конного извоза. Там же неподалеку как раз и стояла грустная худая лошадь, запряженная в телегу, на которой была водружена большущая деревянная бочка. Один боец, похоже, принимал из недр сортира большое красное ведро, явно свистнутое с ближайшего пожарного щита.

На крики прибежал сержант из техбата, который был также и крановщиком:

– Товарищ полковник, вы не волнуйтесь так, мы же его на цемент еще непосадили, примеряли только. Разрешите поставить в правильное положение?

Полковник только махнул на него рукой. Похоже, что ошибка с установкой памятника ранила его в самое сердце.      Бойцы снова заорали команды «Вира!» и «Майна!» и стало ясно, чтов ближайшее время тут уже ничего интересного болеене предвидится. Я решил поглядеть, как продвинулся Акимыч с покраской в камуфляж ракетных установок и станции наведения. С тем я и направился на техтерриторию.

 ***

Ступив за ворота техтерритории, я слегка обалдел. Все ангары были раскрыты, техника выкачена, и все вокруг походило, скорее, на на блошиный рынок при фабрике лакокрасочных изделий. Повсюду стояли разнокалиберные банки, кисти и пульверизаторы. Краска была в бачках, стеклянных и металлических сосудах, фотографических кюветах, корытцах и даже в полиэтиленовых мешках. Бойцы в старом хэбэ и газетных пилотках на головах суетились вокруг техники, изображая из себя матерых маляров. Я дошел до конца территории, где находились ангары нашей батареи. Одна установка была уже покрашена, но цвета показались мне какими-то подозрительными. Коричневый вообще был похож на то, что можно обнаружить в подгузниках у младенцев, если их кормят слишком жирным молоком. Акимыч был деловит и серьезен: он, как всегда, распекал бойцов за нерадивость и лень. Я, понятно, решил в педагогический процесс не врываться.

– Вот ты, Евдокимов, б…, сколько покрасил?

– Я гусеницы чистил, – прогундосил тощий Евдокимов.

– А ты, Сало?

– Товарищ капитан, вы же видели, это я все коричневым выкрасил!

– Че? – взорвался Акимыч, – Ну ты, б…, вааще!… Да это я с Кравцовым целый день с брони не слазил!

– Никак нет!..

– Малчать! Не, ну совсем ох@ели! Это ж надо так пи&&ть в глаза командиру! В общем так, сейчас каждый расчет со своими командирами идет к своим машинам и до обеда докрашивает все, что надо в положенные цвета. И всем работать, а то получается, б…, как у Пушкина: «Ё*нусь я в траву и буду ибивомать отдыхать!» – Акимыч передернул плечами, как солист театра «Ромэн».

– И ни хера смешного! Кто будет сачковать, у того все деньги на подшиву заберу!

Надо сказать, что одним из самых действенных наказаний, придуманных задолго до моего прибытия в бригаду, была конфискация несчастных трех рублей, которые солдат получал в месяц и покупка на эти деньги белой материи для подшивания воротничков.

Бойцы немедленно засуетились и расползлись по машинам.

– Акимыч, что это за краска такая позорная?– спросил я из любопытства.

– А ты лучше принеси! – обиделся он. – Еле эту достали! Это сурик вобще-то. Но сойдет, я думаю.

– А где Лиепиньш?

– Да где-то здесь, а что?– спросил Акимыч, закуривая.

– На губу не отправил?

– Не хер! Некогда сейчас отдыхать под арестом. Вот показуху сделаем, а там и на нары можно! Правильно?

– Тебе виднее!– пожал я плечами.

– Это- точно! Он щас знаешь как прогибается? Ух!… Если так и дальше будет, может и передумаю… Такое вот у меня воспитание! Если хорошо работаешь – я все простить могу, я не злопамятный. Вот и весь тебе х@й до копейки! – он хопнул меня по плечу.

– Ладно, – ответил я, – если, что – я в казарме. Ты на обед пойдешь?

– Куда там! Времени даже отлить нету, завтра с утра смотр!

– Хочешь, я у Груздя пожрать чего-нибудь достану?

– Вот это было бы в тему. Достань!

– А Серега с тобой?

– Нет, но скоро будет. Но он из дому, так что ему не надо.

– Ну и ладно,– я махнул рукой и пошел в столовку разузнать, что к чему.

Через полчаса я принес Акимычу котелок горохового супа, хлеб и пару котлет. Он обрадовался всему этому как ребенок пирожному, и тотчас усевшись у открытого люка станции наведения, стал с аппетитом набивать утробу. Ахметов – надо отдать должное – был неплохим поваром.

Я ушел в казарму проверить, что там бойцы успели начистить и намыть. Уже почти пересекши плац, я вдруг услышал душераздирающие вопли и обернулся. Когда я увидел, в чем было дело, то обомлел, не зная, что и думать, не