всей стране Бхарат – Индии – нельзя найти игрока в кости, равного этому коварному дядюшке, который столь же ловок, сколь и нечист на руку. Играть предстояло именно с ним. Дурьйодхана же будет только делать ставки. Таковы были условия игры. Юдхиштхира согласился на них.

И игра пошла.

Она проходила в Хастинапуре, столице кауравов (в ста километрах к северо-востоку от нынешнего Дели), при огромном стечении народа в обширном Дворце собраний, специально построенном для этой игры в XII веке до Р.Х.

Дурьйодхану ничуть не смущало то обстоятельство, что первая ставка – жемчужное ожерелье – была чересчур умеренной, чтобы назвать ее царской. Ведь и он, Дурьйодхана, знал кое-что сокровенное о своем двоюродном брате, царе Юдхиштхире. Он знал, что мудрый, доблестный и беспорочный царь подвластен лишь одному пороку – дьявольскому азарту, помрачавшему временами его рассудок.

И главная ставка Дурьйодханы – ставка на азарт – сыграла. Уже через минуту-другую, когда ожерелье было выиграно Дурьйодханой благодаря искусному жульничеству дядюшки Шакуни, Юдхиштхира сам предложил противникам сыграть не на мелочь, а «делая тысячные ставки».

И игра пошла на тысячные ставки.

Пошли на кон сто кувшинов – по тысяче золотых монет в каждом. За ними – царская колесница, «победоносная и священная». За колесницей – тысяча боевых слонов «с золотыми подпругами». И все это выиграл в пользу любимого племянника Дурьйодханы ловкий Шакуни. Но Юдхиштхира уже не мог остановиться. Азарт толкал его в пропасть. Азарт неумолимо втягивал его в великую игру.

И великая игра пошла.

Кости зловеще плясали на мраморном столике. Они замирали лишь на мгновение в ожидании новой ставки. И головокружительные ставки следовали одна за другой. Сто тысяч рабынь, «юных и дивно прекрасных», поставленных Юдхиштхирой на кон, уже не принадлежали ему. Уже не был он властелином ста тысяч рабов, «почтительных и благосклонных», взятых с кона одним броском. Уже не он распоряжался бесчисленными колесницами, слонами, конями, воинами и всею казною царства пандавов. Но у царя оставалось то, что мог поставить на кон только царь. И он поставил: город Индрапрастху и всю страну пандавов вместе с ее достоянием и всеми людьми, ее населяющими, исключая брахманов – членов высшей касты, владеющих небесным знанием Вед и никому на Земле не подвластных.

Весть об этой грандиозной ставке повергла в оцепенение многотысячную толпу во Дворце собраний. В глубокой тишине Шакуни бросил кости. И после его броска возглас неистового ликования прокатился по стану кауравов.

– Царство пандавов проиграно! У Юдхиштхиры больше нет ставок! – слышалось отовсюду.

Но тот, кто выкрикивал это, плохо знал Юдхиштхиру – самого азартного игрока в мировой истории. Да, у него не оставалось ставок для великой игры. Но были ставки – для роковой.

И они были сделаны.

Одного за другим Юдхиштхира поставил на кон своих братьев – царевичей Накулу, Сахадеву, Бхимасену и Арджуну. Когда же он и их проиграл кауравам, каждого превратив в раба, Шакуни невозмутимо спросил у него:

– Скажи, о царь, есть ли у тебя еще богатство, которое не проиграно?

На это Юдхиштхира не задумываясь ответил:

– Я сам.

И сыграл на себя самого.

Ставка была проиграна. Царя Юдхиштхиры отныне не существовало – был раб Юдхиштхира. Но и раб еще мог играть.

Последняя ставка этого раба предрешила исход игры.

Рабу предложили вернуть свое царское достоинство.

– Есть ведь еще милая тебе царица, – вкрадчиво напомнил ему Шакуни, – единственная пока еще не проигранная ставка. Поставь Кришну… Ею ты вновь отыграешь себя.

Юдхиштхира поставил на кон царицу Кришну, или Драупади, как еще ее называет эпос «Махабхарата», общую супругу пяти братьев пандавов. Проигранную царицу кауравы насильно привели во Дворец собраний. Ее раздели донага, протащили за волосы через толпы зрителей – царь Дурьйодхана, глумясь, выставлял перед ней свои обнаженные члены… Это было бесчестье, которого не могли простить ни раб, ни царь. Игра должна была продолжиться.

И она продолжилась, выйдя далеко за пределы Дворца собраний, построенного для игры в кости.

Через четырнадцать лет, после того как пандавы вновь обрели право на проигранное царство и свободу, разразилась жесточайшая братоубийственная битва на Поле Куру. Битва длилась, как повествует эпос, в историчности которого не сомневаются исследователи, восемнадцать дней. В нее были втянуты все народы и царства полуострова Индостан. Из огромного войска кауравов в живых остались только три человека. В стане пандавов уцелели лишь царица Кришна, царь Юдхиштхира, его четыре брата да еще один воин…

Игра была наконец сыграна.

Ее размах был поистине царским, если не сказать сверхчеловеческим. Сверхчеловеческим – с первой же ставки, которая могла показаться скромной кому угодно – рабам, царям, их доблестным воинам, – но только не богам. Во всяком случае, бог времени Кала, несомненно, увидел в ту минуту, когда во Дворце собраний в Хастинапуре была сделана эта первая ставка, сразу два ожерелья: одно из жемчуга, другое – из погребальных костров, зажженных после битвы по приказу Юдхиштхиры вокруг Поля Куру.

Кречинский против бога Вишну

В начале XX века литературный критик Сергей Яблоновский высказал в газете «Русское слово» весьма вызывающее суждение о главных героях пьесы Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского», карточных игроках Кречинском и Расплюеве: «Казалось бы, что в них? Оба мошенники. Один побольше, другой поменьше, что они нам? Почему вы, честный и порядочный человек, и в глаза никогда не видевший шулеров, почему вы с таким участием – да, участием, я утверждаю это – следите за треволнениями Кречинского, почему вы ловите себя на том, что вам хочется, чтобы жульничество Кречинского удалось? Почему Расплюев вам родной? А ведь он, несмотря на всю свою вопиющую пакостность, вам родной?»

Теперь, взойдя на некоторую временну́ю вершину, этот вопрос – почему? – можно поставить шире. Почему игроки всех масштабов – от скромного карточного шулера Ихарева, любовно выписанного Гоголем в «Игроках», до таких трагических фигур, как пушкинский Германн и лермонтовский Арбенин, – прочно вошли в русскую литературу?

Один из возможных ответов на этот явно философский вопрос состоит в том, что русскую литературу, яростно ценившую всякую искру подлинности, игра привлекала как неизбежная противоположность подлинности, как высшее и крайнее выражение иллюзорности жизни.

«Необоримой майей» называли эту иллюзорность древнеиндийские мудрецы. Они же полагали, что весь мир есть чудотворная и хитросплетенная Игра бога Вишну, который сам является одновременно и Игроком, и Игрой, и Ставкой в Игре. Именно эта трагически величественная Игра, а не игра в картишки, возводилась русскими писателями в «перл создания». Игра, шагнувшая за пределы рулетки,