обманывать Игру. Вишну может обыграть только сам Вишну – или разве что Будда, как-то раз обыгравший этого бога под деревом пипала на берегу реки Ниранджара…

Итальянская Книга мертвых

Эпиграфом к этому сочинению могли бы послужить строки из стихотворения Николая Заболоцкого, написанного в 1936 году:

И я – живой – скитался над полями,

входил без страха в лес,

и мысли мертвецов прозрачными столбами

вокруг меня вставали до небес.

В книге Франко Арминио «Открытки с того света»[29] мы имеем дело не только с мыслями мертвецов, но и с их памятью.

Память умерших, по внутреннему сюжету сочинения, чудесным образом зафиксировала сам момент умирания. Арминио поставил себе задачу изобразить изнутри – голосами, так сказать, потерпевших – все вариации этих моментов, немыслимых для живого – живущего – сознания.

Сверхкороткие рассказы, которые действительно можно уместить на стандартную почтовую открытку, а некоторые даже на обрывок телеграфной ленты, представляют собой в прямом смысле (название ничуть не обманывает) послания с того света. Безумные, комичные, гнетущие, поэтичные, ужасающие, идиотские, окрыляющие, отвратительно банальные и ошеломляюще необычные сообщения мертвецов о своих смертях. О том, как это было, – без всяких заголовков, предысторий, подводок, дальнейших сюжетных развитий. А просто – бах! – вот так оно случилось. Или, лучше сказать, так накрыло человека внезапно смертного это великое и грозное оно.

Я вышел из бара и свернул не на ту улицу. Дул сильный ветер и валил снег. Сердце под пальто заледенело.

Поплавав в море, я вышел на берег и стал вытираться.

Я упал на песочный замок.

Или вот так:

Я умер три тысячи лет назад. Я был пастухом, как и все.

Я заснул, а корова наступила мне на живот.

Булгаковский Воланд, случись ему объявиться в сегодняшней Москве, мог бы почитывать, сидя на скамейке на Патриарших в ожидании случайной встречи с отрицающими Бога литераторами, не «Литературную газету», а именно “Cartoline dai morti”.

О Боге персонажи «Открыток…» – что естественно в их положении – время от времени вспоминают.

«Я пошел в кузнечную мастерскую. Мы говорили о перилах. Разве можно верить в Бога, когда человек умирает, говоря о перилах», – сокрушается один потерпевший.

Другой, словно соглашаясь с ним, заключает: «Смерть – прескверная вещь. Скверно даже не то, что люди умирают, а то, что можно умереть в любую минуту. Не может быть никакого Бога. Никакой Бог не допустил бы моей смерти в три часа дня на адриатической автостраде в районе Сенигалии».

Третий, напротив, отлично с Богом знаком. «Если хотите знать, Бог всё время в черной водолазке», – сообщает отправитель «открытки». И на этом таинственно замолкает, демонстрируя ослепительную убежденность в достоверности транслируемого образа, свойственную как просветленному, так и помраченному сознанию.

Будто персонажи рассказа «Бобок» Достоевского, покойники Арминио продолжают жить, лежа под могильными плитами, под землей, в ячейках колумбария, – продолжают чувствовать, думать, видеть, хотеть. Но в отличие от мертвецов «Бобка», которым дано лишь немного времени сознательной жизни в могилах для спасения души и которые одинаково распутны и беспечны, мертвецы «Открыток…» разные – грустные, веселые, тупые, остроумные, философски настроенные, сварливые, воодушевленные, подавленные, наблюдательные. Никакими сроками их посмертное существование не ограничено. Души их свободны от выбора между спасением и адом – ни того, ни другого для них нет. А есть только посмертные будни, тягучие и затягивающие, способные сгладить и притупить всё – даже пережитую травму смерти. Какой бы болезненной она ни была, она со временем забывается умершими, как и травма рождения живущими.

Я здесь, в самой верхней нише северной стены кладбища.

Сквозь щель в нишу забивается снег и лежит тут месяцами.

На могильных досках таких, как я, изображают с длинными закрученными усами. Я даже не помню, как умер.

В темном гробу одна рука лежит с одной стороны, другая – с другой. Они никогда не коснутся друг друга.

Я умер через пять минут после того, как меня похоронили.

Смесь черной иронии со светлым юмором (и наоборот) делает «Открытки…» удивительно гибкими и всеохватными в передаче того, как преломляется тот свет в кристалле обыденного сознания. Арминио с особой проникновенностью передает нелепое и неотчетливое самоощущение смерти своих персонажей; таким же убийственно неотчетливым в них было чувство жизни.

Нас было двое братьев – Пинуччо и Тонино. Я был Пинуччо, и я умер. Насчет Тонино не знаю.

Я умер на стадионе. Моя команда выигрывала и тянула время, удерживая мяч в центре поля.

Я был священником. Я никогда не верил ни живым, ни жизни. Честно говоря, я ждал чего-то большего от смерти.

Что же касается мыслей, встающих «прозрачными столбами до небес», то у мертвых Франко Арминио они могут быть такими:

Нет даже небытия – по крайней мере, мне так кажется.

Или такими:

Мы всё те же, всё тот же десяток человек, которые тысячелетие за тысячелетием рождаются и умирают.

Но все это не имеет значения. Потому что:

Кончается тем, что в один прекрасный день на твоей могильной плите загорает ящерица.

Итальянскую Книгу мертвых, написанную поэтом и публицистом родом из городка Бизачча в Кампании, который любит бродить по заброшенным деревенькам своей области (чтоб заселить их, по его выражению, «собственным духом»), нельзя, конечно, сопоставить ни по древности, ни по сакральным функциям, ни по значению для истории мира с тибетской Книгой мертвых. Но как и тибетская, итальянская способна оказать своеобразную помощь беспокойному человеческому духу, тысячелетиями пытающемуся понять, что такое смерть, и делает она это по-своему, по-итальянски, – удивляя художественным блеском и щегольской лапидарностью.

Принцип точного искажения

Есть рисующие писатели. Есть пишущие художники. Юрия Петкевича нельзя отнести ни к тем, ни к другим. Он – писатель-художник. Порядок слов в этой паре, связанной дефисом, можно свободно менять. Он зависит от того, что в данный момент происходит, – публикация прозы Петкевича или выставка его картин.

Является ли его проза продолжением его живописи? Или Петкевич берется за кисть и краски, чтобы дописать свои рассказы? Ответить на вопрос, что первично в нем – дар писателя или дар художника, – невозможно. Можно только установить несомненную связь между кистью и пером художника-писателя. Достаточно взглянуть на картину под названием «Похороны». Ее восприятие вызывает те же эмоциональные нарушения, что и сцены похорон, описанные в прозе Петкевича: внутреннюю улыбку, затаенный смех, хотя сюжет картины полностью соответствует