– Я в порядке, – кивнула Арина, устраиваясь на краю постели. Теперь, когда всё было позади, и стало ясно, что с Королёвым ничего страшного не произошло, она снова начала испытывать чувство, что делает всё неправильно. – Роман Дмитриевич, я хотела сказать вам… – начала она, отводя глаза и глядя куда угодно, но только не на сидящего на постели мужчину. – Я хотела сказать, что впредь предпочла бы больше так не рисковать собой. Я понимаю, что это всё произошло случайно. И понимаю, что всё, сказанное мною сейчас, никак не вяжется с «полным подчинением», но я не имею права подвергать свою жизнь риску.

Она замолчала, потому что сказать большее – означало вероятность услышать, что в таком случае она его больше не устраивает. Но и промолчать не могла.

– Поясни, – нахмурился Королёв. То, как Арина отводила глаза, не глядя на него, наводило на самые худшие мысли. Ей уже надоело общество инвалида? Не желает больше быть любовницей за деньги? Решила, что с нее хватит и хочет уйти? Или что она, черт побери, имела в виду под "предпочла бы не рисковать собой"? Какое-то неприятное чувство царапнулось внутри, рассылая по венам изморозь, быстро пришедшую на смену теплу, которое только начал было испытывать.

Идиот. Успел вообразить себе, что ее рядом с ним может держать что-то ещё, кроме денег, в то время как на самом деле стоило бы ей приплатить за талантливый спектакль на столе за завтраком.

Он убрал руку и отстранился, интуитивно зная, что каков бы ни был сейчас ее ответ – он ему не понравится.

– Поясни, – повторил все же каким-то металлическим голосом, глядя прямо перед собой, – что ты имеешь в виду.

– Я не думаю, что сказала что-то, что можно понять двояко.

Арина нашла в себе силы на то, чтобы повернуться и прямо посмотреть на Королёва. Она испытывала неподконтрольный ей страх. Рождённый здесь и сейчас, он стал отголоском мыслей, в которые она погрузилась сразу же, едва оказалась в безопасности. Такого просто не должно было повториться. Даже если это означало, что Королёв от неё откажется как… от сотрудницы.

Только за это краткое время, что они провели вместе, Арина уже не видела себя исключительно его подчинённой. Даже если секс за деньги и можно было приписать к слову «работа», то, как она неосознанно тянулась к нему, работой не было.

– В мои обязанности помимо «прочих поручений» входило сопровождение вас везде, где бы вы ни оказались. И если можно, я хотела бы пересмотреть эту часть договора. И я пойму, если вы скажете, что в таком случае я вас не устраиваю.

– Насколько помню, я предупреждал о полном подчинении, – автоматически откликнулся Роман, пытаясь обдумать сказанное. Что было причиной ее нежелания сопровождать его? Страх, что может повториться нечто, подобное крушению "Северной звезды"? Или случившееся с судном было только удобной лазейкой для того, чтобы быть рядом с ним как можно реже?

А главное – почему его вообще волнует все это? Он нанимал ее как бесправную вещь, как куклу, которую может дергать за верёвочки как ему заблагорассудится, а теперь она выходила из-под контроля и пыталась диктовать свои условия, и самое удивительное – он почему-то все ещё слушал это. И думал совсем не о том, о чем следовало. Но невозможно было не признать, что Арина стала кем-то большим, чем он планировал изначально, и обращаться с ней так, как собирался – стало отчего-то очень трудным. Потому что у его куклы были чувства. Вот только ему до этого не должно было быть никакого дела. Но было.

А ведь он привык подчинять и приказывать, не прощая ослушания – так было гораздо проще и спокойнее для него самого. Но Арина нарушала все установленные правила, и он был опасно близок к тому, чтобы позволить ей это. И себе. Позволить себе что-то человеческое.

– Хочу услышать причины прежде, чем решу, нужны мне и дальше твои услуги или нет, – все же сказал Королёв холодно, продолжая удивляться собственным поступкам. Ему стоило бы просто выгнать ее, выставить из своей жизни, в которую она вносила один лишь хаос, а он вместо этого цеплялся за тонкие ниточки, ища оправдания для того, чтобы оставить ее рядом.

Дважды идиот.

В любом другом случае, она бы ничего не рассказала. Ни ему, ни кому бы то ни было. Но сейчас всё изменилось. Да, она всё так же оставалась своего рода аксессуаром, содержание которого щедро оплачивал Королёв. Да, она пошла на это по собственной воле, но ведь всё изменилось. Пусть не кардинально, пусть только в том, что касалось её ощущений, но спорить с этим фактом было глупо.

Поднявшись с постели, Арина отошла к окну и, опершись ладонями, которые мелко подрагивали, о подоконник, тихо проговорила:

– Вашу жизнь нельзя назвать спокойной, Роман Дмитриевич. Мою – тоже. Но я не могу повлиять на ряд… событий, которые в ней иногда случаются. А вот в случае, как вы выразились, услуг, которые я вам предоставляю – властна изменить хоть что-то. Если вы пойдёте мне навстречу.

Она замолчала, обдумывая в последний раз то, что собиралась рассказать. Да, Королёву вряд ли будет дело до этих обстоятельств, только вот для неё самой они важны настолько, что ставить что-то над ними она не собиралась никогда. И не соберётся впредь.

– У меня есть ребёнок. Сын. Он живёт в другом городе с моими родителями.

Что ещё сказать? От меня зависит их безопасность? Я не хочу оставлять Кира сиротой? Это было ясно и так.

– Этого достаточно для того, чтобы вы решили, что хотите и дальше видеть меня рядом? Или мы разорвём наш договор, потому что вас мои условия не устраивают?

– Ребенок? – повторил Королёв за ней глухо, словно так, произнеся вслух это слово, проще было поверить в то, что услышал.

Ребенок. Тот, кто нуждался в Арине больше, чем кто бы то ни было. Гораздо больше, чем он, Роман.

И этот ребенок был в другом городе, а Арина – здесь. И, видимо, ее согласие на любые его условия было обусловлено именно тем, что ей нужны были деньги ради сына.

Этот простой факт прояснил ему многое. Но вместе с тем рождал внутри неприятное чувство понимания, что когда его деньги перестанут ей быть нужны – она уйдет к единственно важному для себя человеку, не оглянувшись. И это было правильно. Только почему-то странно горько.

Наверное, лучше всего было бы немедля уволить ее, отсечь прямо сейчас, пока это ещё не так для него трудно. Поберечься, оградить себя от того, чтобы привыкнуть к ней ещё сильнее. Заплатить и вычеркнуть из жизни для собственного же спокойствия.

Что-то застарелое и болезненное заворочалось внутри, напоминая Роману о том, что лучше было не тревожить, но что он вскрывал, как нарыв, в последнее время слишком часто.

Он мог дать ей денег и уволить безотлагательно. Или мог позволить себя использовать – снова – как кошелек и отпустить к сыну тогда, когда она захочет сама. И если он выберет второй путь – будет идиотом трижды.

– Достаточно, – услышал Роман собственный голос, и мысленно выругался, проклиная сам себя. – А теперь уходи. Я устал.