стоит, наполовину полная. В себя её, конечно, из горлышка — и сразу полегчало. Оно от родненькой всегда легко, но чтобы вот так, совсем хорошо стало, никогда раньше не получалось. Никакой боли, одна теплота и радость в том самом месте.

Пришёл я домой, куртку повесил. Потом когда-нибудь постираю. Надо, думаю, рану промыть, грязь там, кровь засохшую. Дело несложное, я ведь не алкаш какой, у меня и ванна, и оба крана открываются. Боязно дырку в животе трогать, но плеснул водой — ничего. Долго отмывал без мыла-то, последний кусок давно смылился, а новый недосуг купить было. Смотрю, а дырка заросла уже, только шрамы розовые тонкие.

Я пальцем надавил посильнее — зверюга внутри шевелится. Но не больно.

Так с ней и живу пятый год. С утра на угол за беленькой — без беленькой зверушка очень уж беспокоится, изнутри толкается. А как выпью — и мне приятно, и ей хорошо.

Я в журнале видел — под кушеткой много журналов валяется — организм человека это сим-би-оз. Органы разные вместе сотрудничают. Все довольны: как в доме, где люди приличные живут. Только если сосед какой окочурится? А он нужен всем… Его, скажем, всегда розетки чинить звали… Что тогда? Людям без электричества не жизнь, как людям без электричества? Вот и моя печень так — чуть из-за неё, дурной, всему дому хана не пришла.

Повезло: на зверюгу эту наткнулся. Откуда взялась — непонятно, может, и с другой планеты. Или там из другой галактики, неважно это. Но водочка наша ей по душе пришлась, это точно. Заметила, как я потребляю, и сразу разобралась, что к чему. Выбросила мою дохлую печень и стала вместо неё выпивку получать. Ну а взамен делает что надо от печени — сердцу там надо, почкам, не знаю уж. И все довольны. Говорю же — сим-би-оз.

Владимир Марышев. Ерундистика

Пряслов потянулся, открыл глаза — и, конечно же, увидел печку. То есть, он-то знал, что перед ним печка, но любой непосвященный принял бы ее за творение свихнувшегося конструктора. Еще бы! Беленые известью бока едва проглядывали сквозь переплетения серебристых труб, жгуты разноцветных проводов, нагромождения панелей, усыпанных мигающими индикаторами.

Неугомонный деревенский изобретатель Савелий Кузьмич Пряслов был настроен по-боевому. «Ну что, городские светила, — думал он, отходя ото сна, — слабо со мной тягаться? У вас институты, академии, гранты-шманты, а до такой штуки, как я, не додумались. Скоро на меня свалится все, что положено — мировое признание, „нобелевка“, а то и памятник при жизни отгрохают. Почему собственно, нет?»

И то правда — изобретение Пряслова не знало равных. Вчера около полуночи он окончательно собрал аппарат, который должен был пронзить узко направленным лучом само время, нырнув в прошлое или дотянувшись до будущего. Савелий Кузьмич потратил на свое детище все сбережения, по уши влез в долги, но на современную энергетическую установку денег бы все равно не хватило. И вот тогда в его светлой голове родилась гениальная мысль: получать энергию от оцененной еще сказочным Емелей русской печки!

Все было готово для первого опыта. Оставался пустяк — выбрать, в каком направлении двинуться. Казалось бы, разницы никакой, но Пряслов во всем любил порядок и точность. Наконец, укладываясь спать, он решил: «Если утром встану с правой ноги — луч отправится в прошлое, с левой — в будущее».

Он вновь от души потянулся, потом сел на кровати, спустил ноги — и обе пятки одновременно стукнулись об пол.

«Надо же, какая точность, — весело подумал Савелий Кузьмич. — Миллиметр в миллиметр! Ладно, придумаем что-нибудь другое. Проще всего бросить монетку. Уж тут-то всего два варианта — либо так, либо этак. Орел — выберу прошлое, решка — будущее».

Он встал, отыскал десятирублевую монету, подошел к столу, подбросил ее — и, увидев результат, подумал, что рехнулся. Монета несколько раз подскочила, но после этого не завалилась набок, а осталась стоять на ребре!

Пряслов прикинул в уме вероятность этого события. Та была исчезающе мала — ноль, запятая и еще длинный ряд нулей.

— Бр-р-р! — сказал он и, подойдя к умывальнику, побрызгал холодной водой в лицо. Затем начал рассуждать.

«Ерундистика какая-то. Будто кто-то стоит над душой и не дает сделать выбор. Невидимка этакий. А может, у меня действительно крыша поехала? Да ну! — разозлился он на себя. — Что-то рано ты, братец, сдался. Не вышло с монеткой — попробуем по-другому».

Савелий Кузьмич высмотрел на стуле вчерашнюю газету, оторвал уголок и скатал его в шарик. А потом без замаха, одним движением кисти, бросил этот шарик перед собой. Идея была проще некуда: угодит в стену — аппарат проникнет в прошлое, а если, не долетев, упадет на пол — в будущее.

Бумажный комочек наотрез отказался ему помогать, попав аккурат в центр плинтуса.

На полминуты Пряслов впал в ступор. Затем поднял дрожащую руку и вытер со лба обильную испарину.

«Третий знак, — в смятении подумал он. — Стоит ли дожидаться четвертого? Вдруг у того, кто их подает, кончится терпение? Мол, не внял — пеняй на себя! Но кто же это меня предостерегает? Какой-нибудь далекий потомок из будущего? Мол, не лезь к нам — таких дров наломаешь, что потом тысячу лет не расхлебать? И в прошлое тоже не суйся — нарушишь весь ход истории к чертовой матери! А может, и не в потомке дело. Может, это само Мироздание устроено так, что не терпит вмешательства в заведенный ход времени. Раз предупредило, другой, третий, а потом как шарахнет — и следа от тебя не останется!»

Трясясь, как от озноба, Савелий Кузьмич оделся, встал перед печкой и долго разглядывал окружающие ее конструкции. Потом, в отчаянии махнув рукой, принялся их разбирать.

«Черт с ней, со славой, пропади пропадом „нобелевка“, — думал Пряслов, механически орудуя отверткой, плоскогубцами и гаечными ключами. — Не суждено, так не суждено. Зато Мироздание, язви его в душу, останется довольно, а я буду жить. Просто-напросто жить!»

Он покончил со своим аппаратом за два часа. Отсоединив последний датчик, с трудом подавил поднимающийся из груди всхлип и стал надевать валенки. Вскоре Савелий Кузьмич бесцельно брел по хрустящему под ногами снегу на другой конец деревни. Ему было все равно, куда он придет. Хотелось одного — чтобы утренний морозец привел в порядок разбегающиеся мысли, и стало ясно, как жить дальше.

Несколько минут после его ухода в доме было тихо. Потом послышался легкий шорох, и из-за печки высунулся крохотный мужичонка с бородой по пояс, в просторных полосатых штанах, длинной цветастой рубахе и лаптях. Ростом он был не выше петуха.

— Изничтожил-таки свою машину, — вздохнул мужичок, разглядывая громоздящуюся в углу кучу деталей. — Аж совестно, что я такую шутку с тобой сыграл, но куда деваться? Ты, правда, тоже хорош — какое-то Мироздание приплел. Все куда проще, чем кажется. Неужто я должен был разъяснять, что ты ошибся в расчетах и ни на какие переносы во времени твоя штуковина не способна? Только тепло будет понапрасну сосать. А у меня и так то и дело кости ломит, никак нельзя простужаться. Печка — она тебе не для баловства. Она, мил друг, греть должна!

Домовой огладил бороду, хитро прищурился и, обойдя печку, юркнул в известную только ему лазейку.

Серст Шерус. Зелёная фея

Аркадий чихал на политику и не смотрел телевизор, но он с гордостью считал себя последним настоящим декадентом, так что исчезновение из магазинов настоящего импортного абсента стало для него ударом. Он долго с сомнением вертел в руках бутылку с плещущейся зелёной субстанцией — отечественным аналогом — и, наконец, сделав прыжок веры, опустил ёмкость в корзину. «В конце концов, в импортном тоже нет туйона. Велика ли разница, какой эрзац ты хлебаешь? Все мы лишь карлики, стоящие на плечах гигантов, — с грустью подумал Аркадий, направляясь в сторону кассы — Сначала у нас отняли кокаин, потом туйон, а теперь и закурить-то не везде получится».

***

Аркадия нисколько не печалило, что жил он не в Париже, Лондоне, Вене или хотя бы в Праге или Петербурге, а в небольшом городишке в российской