я слышал, на вас рассердилась.

– Сегодня на меня нельзя сердиться.

– Я тоже так думаю.

Странно, как можно сердиться на человека, который сделал пять посадок? Я был безумно счастлив. Мое счастье мог бы оценить только Касьян, хотя какой там Касьян! Я был счастлив как человек, который бывает именинником раз в сто лет.

ТУМАН

В половине четвертого утра мы оторвались от земли.

Несказанной красоты посветлевший восток окаймлялся грядами туч всевозможных оттенков, а запад терялся во тьме.

«Испано» ревел и, сотрясая аппарат, легко поднимал нас на вторую тысячу метров. Бархатно-синяя земля проваливалась под нами и принимала вид географической карты.

Первый луч солнца блеснул по крылу, сверкнул на коромыслах клапанов и слабо озарил вершину сопки.

А земля спала.

С час мы кружили над землею, очарованные картиной пробуждающегося утра.

Пролетав еще с полчаса, мы были над Феодосией.

Я сбавил газ и с небольшим креном перешел в левый вираж.

Мой молчаливый спутник безмолвно указал вправо и, всмотревшись, снял очки. Я механически посмотрел в том направлении и увидал необычайную картину. Под нами, на глубине 2600 метров между сопками и по береговой полосе двигались лохматые чудовища, раскинув бесчисленные щупальца по ложбинам и ущельям.

Они призрачно меняли очертания и краски и занимали все большее и большее пространство.

А через полчаса вся земля, кроме вершин гор, была покрыта ими, исчезли все признаки земли и было только два неба: голубое вверху и внизу, под нами, – оранжево-грязное.

Вскоре исчезли и вершины сопок, и мы потерялись в пространстве, скользя по воздуху с бешеной скоростью.

Стрелка альтиметра указывала на 3000 метров.

Желая выяснить причину исчезновения земли, я закрыл бензиновый сектор; капот ухнул и провалился, и двухместный «Спад», спиралью сверля воздух, ринулся вниз.

Панорама завертелась под нами с головокружительной быстротой и мягко остановилась, когда я перевел аппарат в пике.

Стрелка альтиметра быстро падала: 2000, 1800, 1400, 1100, 900, 500 метров и через несколько мгновений мы провалились в холодную, мокрую, густую массу тумана.

Это был не простой утренний туман, а какая-то липкая каша, в которой мотор захлебывался, с крыльев и фюзеляжа текло, а с козырька через наши головы летели бриллиантовые брызги, ослепляя нас и закрывая кабинку.

400, 200, 100 метров, а земли не видно…

Где наш аэродром? Где город? Где мы?

80, 50, 30…

20, 15 метров.

Под нами блеснула мертвая зыбь Черного моря.

* * *

Бывают, конечно, в жизни отвратительные моменты.

В тумане мы заблудились и потеряли материк.

Положение ухудшалось еще тем, что в тумане нельзя было определить горизонтальной линии полета; аппарат шел, как ему хотелось, и шли ли мы боком, скабрировали или шли с поднятым хвостом – определить было невозможно. Стрелка компаса (не морского) могла показывать только при условии горизонтального полета. А сейчас стрелка беспомощно болталась из стороны в сторону, точно так же, как беспомощно и бесполезно болтались в воздухе и мы.

Правда, у нас был запас бензина еще на полтора часа, но мотор, как вообще всякий мотор, мог в любую минуту захлебнуться, закапризничать или испортиться, а у нас не амфибия, а сухопутный аппарат, колесный.

Кружиться на одном месте бессмысленно.

Уйти на материк?

Но где он?

Солнца не видно.

Прибавив газ и взяв на себя ручку, я повел «Спад» вверх.

Пока есть бензин – мы еще поживем.

Мотор работал, винт шумно рассекал воздух, часы указывали нам быстро понижающийся уровень бензиновых баков.

Я вспомнил, что я не один, и взглянул в зеркало. Мой приятель сидел как изваяние и, уловив мой взгляд, крикнул:

– Хорошо бы покурить сигару.

Странный он был человек. Несколько раз мне приходилось наблюдать за ним в критические минуты, и каждый раз мне казалось, что он разыгрывает роль невозмутимого человека. Сейчас я хотел посмотреть на него в натуральном виде. Я спросил:

– Куда лететь?

Он равнодушно взглянул на меня, посмотрел на мчащиеся с громадной скоростью на нас полосы тумана, нехотя осмотрелся и ответил:

– Куда угодно.

– Может быть, ты напишешь что-нибудь и сбросишь в море?

– Прекрасно, но в чем?

– Верно, ни бутылки, ни пузырька.

– В следующий раз захвачу четверть.

– Шутить можешь еще сорок минут.

– А потом?

– А потом мотор встанет и мы сядем на воду.

– А здесь есть осьминоги? Терпеть их не могу.

– И акулы.

– Акулы меня жрать не будут.

– Почему?

– Я читал где-то, что акулы не переваривают тех, которые курят и выпивают.

«Спад» шел на высоте 2500 метров, а мы все еще были охвачены туманом. Мой друг тоже обратил на это внимание и крикнул мне:

– Тяни книзу. Туман поднялся!

Я сбавил газ, едва отдал ручку, и «Спад» стремительно заскользил вниз.

В этот момент мы оба враз заметили в прорыве тумана темный фон моря и на нем черную ленту.

Меня обуяла надежда на спасение.

Инстинктивно аппарат перешел в атакующее положение, левая рука дала полный газ, и с тенденцией перейти в пике «Спад» нырнул мотором вниз и засвистел со скоростью, угрожающей прочности машины.

Лонжероны, фюзеляж и кабинка вибрировали, как бумажные; мы были на пределе, когда можно было оборвать крылья и стабилизатор, но мы неслись, не меняя положения, прямо на черную полосу.

Туман поднялся.

Мы с ревом налетели на пароход и обрадовались многочисленным пассажирам. Если так рано никто не спал, следовательно, пароход или недавно отошел от пристани, или подходит к ней.

Я осмотрелся.

Кругом сплошная водная равнина.

Нам махали платками, шляпами, зонтиками, что-то кричали…

Куда же шел пароход? От земли или к земле?

Если мы три часа носились где-то, то могли очень далеко отойти от Севастополя, и если сейчас взять курс прямо на север, то, хотя компас и позволяет определить положение, но Таврический полуостров не так велик и мы, может быть, давно вышли за пределы его очертаний.

Куда шел пароход?

От этого зависит наше спасение.

Выключив мотор, я скользнул над палубой и, что было во мне силы, крикнул:

– Куда идете?

«Ура!» и рев заглушили мой голос. Нам приветливо улыбались, женщины смотрели в бинокли, а бензин убывал с каждой секундой, и смерть смотрела в глаза.

Сесть в море около парохода, авось успеют вытащить. Но опыт прежних лет показывал, что об воду сухопутные аппараты разбиваются, как об землю.

Я обернулся к кабине:

– Спроси письменно, чтобы ответили в рупор: куда они идут?

Приятель набросал, скрывшись в кабине, два нужных нам слова и, завернув в записку часы, сбросил на палубу.

Но часы – не бомба. Они стукнулись о борт, рассыпались, и записка, пролетев за корму,