Майор постоял немного, привыкая к темноте. Постепенно стали проявляться ажурные блики солнца на траве и добротной тротуарной плитке. Деревья выстраивались во вполне правильные ряды, убегая куда-то вниз, должно быть, в небольшой, невидимый за кустами жасмина овражец. Дорога к дому сопровождалась березовой посадкой. Плакучие ветви тянулись до самой земли, создавая впечатление арок. Что-то трогательное, давно забытое и казавшееся навсегда утраченным шевельнулось в душе майора.

— Умели создавать гармонию наши предки, — заметил он, — входя под своды березовых арок. — Мило. Неброско. Душевно. Тут бы сохранить и насладиться…

Он остановился на повороте, заметив то, что десятки раз упоминалось в телефонных и личных разговорах, в рапортах и протоколах осмотра места происшествия. Две неглубокие полосы прочерчивали аккуратно рассыпанный вдоль дороги гравий. Здесь что-то определенно тащили. По убеждению Пукеля — труп. По мнению самого Робкого — что-то недвижимое и достаточно тяжелое. До категорического вердикта он пока не дошел — имелись нестыковки и сомнения. Но и мнение лейтенанта не откладывал в сторону — жизнь научила с уважением относиться к любым возможным и невозможным версиям.

Остановился на развилке. Асфальт уходил вправо вместе с тротуаром. Налево, спускаясь к ручью, петляла дорожка из желтого кирпича. Вспомнился тут же любимый некогда «Волшебник Изумрудного города». Екнуло сердечко: а вдруг… Майор заколебался — сил на обход всего участка явно не хватит. С чего бы начать? Позволил себе послабление — как-никак, а практически на больничном. И пошел налево. У ручья обнаружил две сбитые из березовых стволов скамейки и столик. Присел перевести дух, подскочил — с его-то раной не особенно посидишь на бревнах! Заметил у воды странное приспособление. С трудом наклонился. Сток. А рядом кружка. Родник? Похоже на то.

Вода из родника оказалась холодной и пахнущей мятой. Пилось так вкусно, что Константин не заметил, как осушил целую кружку. Довольно крякнул, сполоснул посудину и вернул на место.

— А вдруг пригодится кому-нибудь. Да, устроился папенька пропавшего с максимальным комфортом, основательно, в старых барских традициях. А вот сынок…

Он не договорил, вздрогнув от треска. Дернулся, скривился от боли. Повернулся в сторону. Плавно. Медленно. Успев вытащить табельное оружие и приготовиться к обороне. Никого не увидел. Только сломанный березовый сук на мостках. Приподнял голову. Среди яркой молодой листвы обозначился рыжий хвост. Белка!

— Шалишь! — погрозил хулиганке пистолетом. — Можно сказать: нарываешься.

Та выглянула из-за ветки. Скрылась. Выглянула второй раз. Замерла.

— Чего смотришь? Нет у меня ничего вкусного. Не думал, что встречу живое существо в этом м-м-м… — Константин помедлил, подбирая подходящее месту сравнение, и почувствовал себя маленьким мальчиком в сказочном Берендеевом царстве.

Исконный горожанин, он мало бывал на природе. Так, коротенечко. С родителями за грибами. С приятелями на рыбалку. Суетливо. По делу. Не вдаваясь в подробности. Не вникая в суть причин и явлений.

Теперь же природа взяла инициативу в свои руки. Тянула в зеленые глубины волнующихся на ветру зарослей. Манила сладостными запахами. Волновала непонятного происхождения движениями и звуками. Открывалась, рассыпаясь новыми загадками и удивлениями. Обещала так много…

Наваждение! Константин позабыл о своих профессиональных намерениях и боли. Шел, куда глаза глядят. Лез напролом. Не замечал преград и опасностей, влекомый предвкушением волшебного приключения. Шаг за шагом, ноги сами вели его к неведомой цели. Быстрее, еще быстрее. Душа летела вперед, рвалась все дальше, в дебри, в густую сказочную тень, в непролазные закоулки, хитросплетения ветвей и трав, запахов и шорохов.

Яркий солнечный свет ослепил на мгновение. Константин зажмурился. И оступился. Резкая боль напомнила о ране. И о собственной глупости.

— И куда поперся, романтик несчастный? Какие могут быть сказки в двадцать первом веке? Выбирайся теперь обратно как хочешь. Рад? Хотя последнее не имеет ровно никакого значения…

И замолчал. Пораженный открывшейся картиной. Даже не картиной — железные чудовища являлись неотъемлемой частью бытия. Во времени и пространстве. Инопланетные динозавры тянули свои когтистые лапы к стоящей в центре почти круглой поляны беседке. Скорее, павильону. Купол под медной крышей. Дюжина белокаменных колонн. Стрельчатые — от фундамента до потолка — окна. Невесомое, парящее над суетой строение. Храм природы и искусства. Царство света и пропорций. То самое желанное чудо.

— То да не то…

Думалось, вернее, чувствовалось нечто иное. Хотя…

Константин тронул дверь. Та подалась. Легко, словно приглашая гостя войти.

— Ну, раз вы приглашаете…

Робкий вошел, вспоминая, указан ли павильон в деле. И тут же забыл. Чудеса только начинались. В уютно обставленном помещении имелась лишь одна стена. Напротив входа. Узкая — метра полтора. Освещенная дюжиной окон. Картина была знакома Константину. Где и когда состоялось знакомство, он не помнил. Помнил свои ощущения и название. Первое напоминало вираж на американских горках — вверх и сразу резко вниз. Второе призывало к философствованию.

«Разрушение иллюзий» — картина известного художника и скульптора Ипполита Собесского. Как же он мог забыть!

Давняя экскурсия в Минск. Выставочный зал. Гудящие от обвала впечатлений толпы семиклассников. Мечущаяся из стороны в стороны пионервожатая. Хихикающие в стороне девочки. Собравшиеся у батальной диорамы мальчишки. И он — не там и не здесь. Между небом и землей. Между реальностью и вымыслом. Между восторгом и разочарованием.

И она. Тысячи летящих во все стороны зеркальных осколков. Тысячи разбитых лиц и эмоций. И тень человека. Или нескольких человек. Расплывающаяся под взглядом зрителя. Гениальна, как сама жизнь. И также безжалостна…

— Уж не провидец ли ваш батюшка, уважаемый Франц Ипполитович? — прохрипел чужим голосом Константин, с трудом приходя в себя. — Не вас ли имел он в виду, создавая сие творение? Не намекал ли потомку на очевидное? Не напоминал ли об известных истинах? Да и вы, сударь мой, отнюдь не лыком шиты. Коль обустроили здесь чуть ли не молельню…

Он обвел взглядом комнату. Кремовые диваны из кожи. Тонкие льняные гардины. Молочно-белый ковер с высоким ворсом. Увядшие бледно-розовые пионы в высоких вазах. Интерьер незапертого помещения абсолютно не соответствовал его представлениям о Собесском-младшем. Гримасы жизни? Вряд ли. Скорее…

— Скорее, я прогнулся под общественное мнение, — объявил Константин. — Пьяница. Лоботряс. Шантажист. Пропащий человек, которого так хотелось всем убрать. Логично. Правильно. И очень удобно. Кто-то желал чуда? И напрасно — какие могут быть чудеса в двадцать первом веке? Вот именно, что никаких. А посему… пора заняться делом, сыщик. Двигайте телом, уважаемый товарищ майор! Пора…

Он с минуту постоял у картины, стараясь запомнить мельчайшие подробности художественного замысла. Затем осмотрел все вокруг с позиций следствия. Покачал головой — если преступление и произошло, точно не здесь. Сюда бы