– Нет… И давненько нет. Но не рожала и даже не беременела.

– Странно… Я считал, кто контрацепция у них не в заводе.

– Парень ее бесплоден, только и всего… А сама она способна зачать хоть при следующей овуляции. Через неделю примерно, если тебе интересно. Мне надо еще взять мазки, кровь и биопсию, кое-что проверить… Но в первом приближении все тип-топ.

– А прочее, кроме женского… Все в норме? Не мутантка скрытая?

– Все, что человеку полагается иметь, у нее есть. Кроме двух зубов мудрости, но могут еще вырасти. Ничего лишнего нет. А в остальном… Сам знаешь, как у нас обстоят дела с генетическими исследованиями.

Кирилл знал… Плодами буржуазной лженауки генетики они воспользоваться никак не могли. Не было нужной аппаратуры. Не было нужных знаний у Рымаря. И границу между людьми и мутантами доктор чертил, что называется, на глаз. Конечно, в роли помощников докторского глаза выступали и микроскоп, и УЗИ-сканер, и рентгеновский аппарат… Но все же на глаз. Без привлечения генетики.

– Но сам-то как считаешь, дядь Сережа, – не отставал Кирилл, – она будет рожать нормальных? Или как карта ляжет?

– Смотри: ее зачали и родили явно после того, как грохнуло. И она нормальная, обратного не доказано. Можно допустить, что родители ее каким-то сцеплением случайностей сохранили здоровые гены. Или приехали из других мест, затронутых войной не так сильно. Очень велика вероятность, что и она родит нормальных детей. Но стопроцентной гарантии тебе никто не даст, и я не дам. Кстати, неплохо бы отыскать и доставить ко мне ее мамашу. Если рожала рано, то ей сейчас нет сорока, возраст фертильный.

– Скажу Филину, поищем… Стоп… а ты мамашу не для себя, часом, заказываешь?

– Кирюша, мне шестьдесят четыре… Тебе сейчас не представить, насколько это до хрена. Лет двадцать назад я и за эту бы принцесску с тобой потягался, будь спокоен. А в последние годы как-то даже и не хочется. Хотя все вроде работает… Так что я пас. Возрождайте генетическую чистоту хомо сапиенсов без меня.

– Не зарекайся, дядь Сережа. Доставим мамашку, окажется моложавой да смазливой, – тряхнешь еще стариной.

Рымарь пожал плечами и сменил тему. Кивнул на экран, куда выводился сигнал с камеры наблюдения.

– Принцесса-то наша очухалась. Ишь, зыркает… Как хорек, в капкан угодивший.

– Когда ты в крайний раз видел хорька в капкане, а, дядь Сережа?

– А я его умозрительно представил… Пойдешь знакомиться?

– Ну-у-у… пойду, пожалуй. Вблизи хоть погляжу. На экране не то, а при первой встрече она пыталась мне нож в печень загнать. Даже не разглядел толком, и на обратной дороге не до того было.

– Нож в печень – очень даже романтическое начало знакомства. И вообще, тебе-то откуда знать про всю эту любовь-морковь?

– В книжках читал, – сказал Кирилл в прежнем шутейном тоне их пикировки, помолчал и с неожиданной горечью повторил: – Только в книжках и читал… Ладно, пошли, пообщаемся с ее высочеством.

…Роженицы в массе своей люди мирные. Орут порой от боли, не без того, но к другим асоциальным поступкам обычно не склонны, не говоря уж о преступлениях.

И оттого родильная палата была оборудована единственной камерой наблюдения и показывала она акушерский стол лишь в одном ракурсе. Все, происходившее с другой стороны стола, по левую руку от лежавшей на нем, на экран не попадало.

Если бы Рымарь с Малым осознали все эти нюансы и соотнесли бы их с тем, что знали о девушке, угодившей сегодня на пресловутый стол… возможно, тогда они вошли бы в палату с большей осторожностью.

Но они не осознали. И не соотнесли. И вошли, не ожидая неприятных сюрпризов.

* * *

Марьяша знала от отца, что Серые топи появились еще до войны, хоть и не носили тогда этого названия.

Много лет округу отравлял громадный сланцеперерабатывающий комбинат и отравил за десятилетия основательно. Мертвая зона окружила комбинат, поселки и прилегавшие к ним поля широким кольцом, повторяющим своей формой местную розу ветров. В центре жить было можно, вся гадость, выбрасываемая высоченными трубами комбината, опускалась вниз на приличном расстоянии от него. А дальше начинались припорошенные серой пылью мертвые леса. Туда не заглядывали ни грибники, ни охотники, а машины, проезжающие по дорогам, наглухо задраивали окна и старались побыстрее проскочить мерзкое место, пованивало там изрядно. Леса постепенно превращались в болота – откачиваемая из шахт вода не успевала уходить в почву.

Потом комбинат закрыли и частично демонтировали, оборудование либо вывезли, либо порезали на металл, оставив пустые здания корпусов медленно превращаться в развалины. Но отравленные заболоченные леса в прежнем виде восстанавливаться не спешили, скопившаяся в почве и воде ядовитая химия никуда не подевалась.

А после грянул Большой Трындец. И Серые топи получили свой нынешний вид и свое название.

…Секретная тропа казалась бесконечной. Умом Марьяша понимала, что такого быть не может, что у всего, имеющего начало, непременно есть конец, – а начало их пути таилось в густом кустарнике невдалеке от Козьих Выселок. Но легче от понимания не становилось – ни натертой левой ступне, ни мышцам ног, грозящим от усталости объявить бессрочную забастовку, причем чувствовалось, что все прочие мышцы тела незамедлительно поддержат коллег и присоединятся к их стачке.

Чтобы отвлечься от подкатывающей усталости, она считала шаги и через каждую тысячу пыталась связаться с Лизой. Ответа не было.

Лес вокруг стоял полумертвый: одни деревья быстро погибали и гнили на корню, другие упрямо цеплялись за жизнь. С прочей лесной растительностью происходила та же история: мхам и лишайникам оказалось все нипочем, папоротники быстро хирели, но все же кое-как росли, а заросли брусничника и черничника давно исчезли. Не перекликались в ветвях птицы, не жужжали насекомые. Даже комары, обязанные тучами виться в таком сыром местечке, не вились.

Лишь ряска в многочисленных попадавшихся на пути бочажинках, прудиках и карьерчиках благоденствовала: росла пышная, яркая, ядовито-зеленая… К берегам этих небольших водоемов старались не приближаться, но они даже издали Марьяше не нравились: серо-зеленая, какая-то на вид липкая вода, ряска, зловонные пузыри, постоянно протискивающиеся к поверхности…

По словам Дрына, в глубине этих отравленных, но живущих своей неправильной жизнью вод – не во всех, в некоторых – завелось нечто мерзкое и хищное, никто ничего толком не знает, но временами обнаруживают на берегах и в воде мертвые тела, изуродованные явно клыками. Растерзанные, но не сожранные, а почему оно так, пусть кто-нибудь другой проверяет.

На вопросы: долго ли еще? – Дрын не говорил ничего утешительного, типа «да потерпи, уже совсем чуть осталось». Отвечал коротко: долго.

Сам-то он шагал бодро, и остальные парни тоже, будто бы и не они уже одолели сегодня тот же путь в другую сторону, к Затопью. И не стоило оправдывать себя тем, что они парни, а она все-таки девушка. Лиза тоже девушка, более того, сестра-близняшка, – а ходила здесь по меньшей мере наравне с остальными.