Дождаться возвращения старика и тоже прикончить, пока не поднял тревогу? Можно выиграть время, но можно вместо того проиграть все – если раньше припрется охрана, что обещал прислать молодой…

Нет уж, накинуть первую попавшуюся шмотку – и рвать отсюда когти, загостилась.

* * *

Заговор во втором (строительном) батальоне был не первым за минувший год и, наверное, не последним. Ковач о нем знал, но слишком мало, и причиной тому стала простая, но крайне эффективная система конспирации, придуманная заговорщиками. Каждый из них знал двоих: того, кто его завербовал, и того, кого позже завербовал он сам. И хоть его пытай, хоть на куски режь, ничего больше не расскажет. Не выдаст ни общую численность заговорщиков, ни руководителей заговора, ни их конкретные планы… Для вербовки же использовались слишком общие тезисы: дескать, служба у кровососов поганая и постылая и надо бы при оказии с нее свалить, но не пустыми, а прихватив всего побольше за свои труды; а для того надо держаться вместе, быть наготове и ждать условного сигнала, что в свой срок передадут по цепочке сверху вниз.

Дважды звеньями в этой цепочке (или в двух разных цепочках?) становились информаторы Ковача, но кроме упомянутых своих контактов каждый знал лишь условный знак, по которому надлежало узнавать соратников по заговору. Но знак тот начнет действовать лишь в день «Д», не раньше, – до того и применять его, и отвечать на него заговорщикам запрещено.

Быстрого выступления Ковач не ожидал. Система конспирации надежная, от провалов страхующая, но имеет очевидный недостаток: без обратной связи главари заговорщиков сами не знают, насколько далеко разрослись их цепочки, сколько людей окажется в их распоряжении в решительный час. Перед переходом от «спящего» режима к активным действиям структура непременно пройдет через этап реорганизации, иначе восстанет неорганизованная толпа людей с опознавательными знаками на рукавах, толпа, не знающая, кому подчиняться и что делать. Реорганизация необходима, и займет она какое-то время, можно будет подготовиться, выйти на главарей, засветившихся перед рядовыми участниками, нанести упреждающий удар…

Так рассуждал Ковач – и ошибся. Главари руководствовались какой-то другой логикой, ему непонятной. Сегодня по цепочке покатился вниз сигнал: «Выступаем этой ночью». И все, больше никаких подробностей выступления.

Узнал о том Ковач сразу после возвращения группы Малого, когда небольшая толпа, собравшаяся у медчасти, еще не успела разойтись. К нему подошел Мишаня – фельдшер из мобилей, более-менее натасканный Рымарем делать инъекции, перевязки и проводить не самые сложные процедуры.

Правое ухо Мишани больше всего напоминало гриб с названием «баранья капуста», в прежние времена изредка встречавшийся в лесах. Отчего-то Рымарь это новообразование не удалял, чем-то оно его интересовало.

– Разрешите обратиться, господин капитан? – грибоухий уставным жестом вскинул ладонь к своему украшению, но Устав такой растительности на головах военнослужащих предугадать не мог, и выглядел жест смешно.

– Ваши капли от конъюнктивита снизу доставили, – сказал Мишаня чуть позже. – Мне занести или сами зайдете?

– Зайду, – сказал Ковач и не стал откладывать визит.

Слова «капли от конъюнктивита» были условным сигналом, означавшим: появилась важная информация. Выглядел Мишаня безобидно и смешно, во многом из-за уха-гриба, и никто его всерьез не принимал. Однако в системе безопасности, созданной Ковачем, он играл важную роль посредника в общении с завербованными мобилями. Если кто-то из них зачастит в кабинет особиста, сразу поползут слухи: дескать, стукачок, наседка. А к фельдшеру заглядывают постоянно, почти у всех мелких хронических болячек хватает.

Через десять минут он узнал о назначенном выступлении. Ничего не понял: зачем? в чем смысл? – но начал действовать. Отменил своей властью все запланированные рейды за пределы периметра. Усилил вдвое охрану штаба. Подогнал поближе к казарме два бэтээра, в дополнение к тому, что постоянно нес дежурство у штаба, – и заменил экипажи старой гвардией, цепочки заговорщиков могли протянуться и за пределы стройбата. Чуть позже привел в боевую готовность отдельную роту добровольцев (на этом этапе случилась первая утечка информации на сторону, рота напрямую Ковачу не подчинялась, пришлось посвятить Малого, не раскрывая до конца всех подробностей).

Параллельно шла оперативная работа: Ковач двинулся вверх по цепочкам, начав с тех, кто вербовал его информаторов. Мобилей по одному и под разными предлогами вызывали в подземную часть базы, подвергали жесткому экспресс-допросу, выбивая для начала лишь одно: имя вербовавшего, – и, выбив, отправляли под арест.

И вот тут его поджидал нешуточный шок. По двум цепочкам (или по несмежным двум участкам одной, поди пойми при такой системе) двигались два разных сигнала. Один назначал выступление на послезавтра. И предписывал через сутки явиться на некую встречу с опознавательным знаком. В общем, примерно то, что и предполагал Ковач, исходя из нормальности заговорщиков.

Второй приказ был тем, идиотским, и первым, дошедшим до Ковача через Мишаню: выступаем сегодня! И никаких подробностей.

На каком-то этапе приказ подменили. Зачем? В чьих интересах?

Загадка…

Оставалось одно: двигаться от звена к звену, пока не выйдут на того, кто подменил приказ… если повезет. Или пока ситуация не взорвется.

В одной цепочке кололи пятое звено, в другой шестое, и Ковач уже надеялся, что ему удастся если и не расколоть загадку, то хотя бы максимально ослабить заговорщиков, так и не подняв шума, – когда все испортил Малой. Не то его после утреннего успеха потянуло на новые подвиги в целях поднятия авторитета, не то действительно не верил, что успеют подавить потенциальный мятеж до начала активной фазы…

В общем, пока Ковач работал под землей с задержанными, Малой единолично решил взять под контроль оружейку стройбата и блокировать безоружных мобилей-стройбатовцев в их казарме (почти все были там, как раз началось личное время). А потом, дескать, можно продолжить допросы, – спокойно, без риска, что остальные мятежники заподозрят неладное, всполошатся и начнут раньше запланированного.

Ни Ковач, ни Званцев-младший о своих действиях командира Базы не извещали, не говоря уж о том, чтобы спрашивать его разрешения. Полковник вернулся в свою личную, примыкавшую к жилым апартаментам, палату интенсивной терапии (так ее называл Рымарь, но оборудованием палата скорее напоминала реанимацию, а мадам Званцева настаивала, что это всего лишь спальня), где спал под действием препаратов, и тревожить его не стали. Да и бодрствующего не потревожили бы, если честно…

План Малого был неплох… В теории. Практическое же воплощение сразу пошло не так.

Подробностей произошедшего в казарме не знал никто из оставшихся снаружи. Камеры наблюдения расстреляли почти сразу. Причем на последних кадрах было хорошо видно: палят по камерам не стройбатовцы, а двое из семи добровольцев, отправленных взять под контроль оружейку. Нельзя было исключить, что перед тем эти же двое расстреляли в спину своих пятерых сослуживцев.