везде, где выпадала возможность, везде, где находился хоть метр пространства. Я стала делать упражнения повсюду – конечно же, следя за тем, чтобы никому не мешать при этом физически. Повсюду, куда меня засовывала система. В автозаках, на «сборках», в подвалах суда, в коридорах СИЗО, даже в клетках, где проходили видеоконференции. Везде, где меня ставили на долгую паузу тупого ожидания. Все сидели, стояли или лежали. А я – занималась… И людям вокруг по большому счету было все равно, что ты делаешь, при условии, что ты никого не задеваешь. Но главное – мне самой было все равно, что на меня в этот момент кто-то смотрит. Срабатывала привычка жить под круглосуточным видеонаблюдением…

Помню однажды, во время одной из видеоконференций, где можно часами наблюдать за заключенными из других московских СИЗО – словно в условном шоу «Дом-2» – я увидела, как некий парень, видимо, устав сидеть в своей клетке, встал и начал отжиматься. Прямо во время видеотрансляции. И чихать он хотел, что все служащие Мосгорсуда, и все сотрудники изоляторов Москвы на него глазеют. И я очень хорошо понимала в тот момент, что им движет…

После прогулки нас тем же путем повели обратно на спецблок. Когда мы шли мимо двориков «для больших камер», было слышно, какой там стоит адский шум-гам. Разносились громкие крики – это перекрикивались-переговаривались заключенные в соседних двориках, слышались удары мяча – кому-то там разрешали брать мяч и играть. И все это перекрывала громкая музыка из динамиков по периметру постройки – играла какая-то попсовая музыкальная волна. Эта какофония была настолько обыденной для прогулочных двориков, что на нее никто не обращал внимания.

Когда я содержалась на спецблоке, все мои прогулки проходили в основном в тишине, и я долгое время не слышала никакой музыки. На первый взгляд, это вроде бы ерунда, есть вокруг тебя музыка или нет. Более-менее приемлемая, та, что ложится тебе если не на душу, то хотя бы на ухо… Но! Если учесть, что все мы давно уже живем с наушниками в ушах, под непрерывный фоновый саундтрек, причем специально подобранный, то не следует недооценивать его внезапное полное отключение. Этот элемент жизни в тюрьме терялся безвозвратно.

Я очень скучала по «своей» музыке. Но даже не представляла насколько, пока однажды, когда нас в очередной раз вели мимо «больших» двориков, не услышала вдруг из динамиков вместо вечного «Русского радио» – низкобасовые звуки deep-house. Некто, выбирающий радиоволны, вдруг выбрал соответствующий deep-house канал… И у меня совершенно непроизвольно вдруг выступили слезы… Значит, «тот» мир все еще существует… Я очень старалась гнать от себя мысли о том, что осталось за воротами тюрьмы, мысли о «том» мире. Чтоб не спятить! И вдруг «тот» мир так пронзительно, «во весь голос» о себе – раз! – и напомнил…

Книги

Когда мы вернулись в камеру, соседки показали мне полку с «камерными» книгами и журналами. Их можно было свободно брать и читать. Главное – «не загибать страницы и не мять». Я давно уже отвыкла от бумажных книг и тем более от такого трепетно-бережного отношения к ним и была приятно удивлена, так как книги всегда были важнейшей частью моей жизни.

Хорошо помню первую мою сизошную книгу – это был Акунин[3], из серии про Фандорина. Я читала все эти тома давным-давно, но это не помешало отдаться книге со всем вниманием, даже с жадностью.

В тюрьме от чтения не отвлекали ни интернет, ни сериалы, ни друзья. Напротив, самое интересное и манящее было теперь на страницах книг. И процесс чтения приобретал уже другое качество. Это было почти полное погружение в текст. И когда попадались книги, которые я читала впервые, то в промежутках между чтением или засыпая, я думала о них – что же там будет дальше? Куда забросит героя? И это было такое давно забытое чувство! Чувство чистой радости от чтения…

В основном, мне все-таки довелось перечитывать. Однако я находилась в экстремальных условиях, и знакомые страницы воспринимались тут совершенно по-новому. Глаз выхватывал строчки и фразы, которые раньше ускользали. И вот что удивительно – почти во всех текстах, которые мне попадались, и в книгах, и в журналах, я стала вдруг находить для себя некие слова поддержки. Слова, которые подсказывали, как себя вести. Что-то мне объясняли, куда-то направляли. И эти фразы очень сильно меня утешали и подбадривали. И вот наткнувшись в своем первом Акунине на строки: «Когда на благородного мужа обрушивается несчастье, первое, что он делает, – говорит судьбе «спасибо» и пытается извлечь пользу из новых обстоятельств», – я решила записать эту цитату в общую тетрадь в клеточку, которую мне отдала Тамара. Мелким почерком, в каждой клеточке – для экономии пространства… С того момента я стала выписывать понравившиеся мне цитаты из всего, что я читала. Я не вела в СИЗО никаких личных дневников, но вела «дневники цитат». И таких общих тетрадей по 90 страниц у меня за все время оказались исписанными аж шесть штук!

Что неудивительно – ведь я стала читать всегда и везде, где только получалось. Я всегда носила с собой книги. Зная уже, что обязательно где-то придется зависнуть в ожидании. Вызывают в медсанчасть, на получение посылки, на видеоконференцию, выводят ли на обыск, или на прогулку – ты уже знаешь, что на обратном пути можешь застрять в коридоре на час-другой. И берешь с собой книгу. А уж при выездах в суд я брала с собой по две-три книги одновременно. И дежура при личных досмотрах недоумевали: «Зачем тебе столько книг, Вебер? Да еще и газеты?!»

После того, как девчонки объяснили, что при помощи людей с воли и сервиса «Озон» я теоретически могу получить какую угодно литературу, я начала составлять списки. По которым просила родных и друзей высылать мне книги. Поначалу я решила заказать все на тему тюрем, лагерей и прочей неволи. В этот список вошли Солженицын, Гинзбург, Шаламов, «Комната», Наташа Кампуш, Достоевский… Все это я уже читала, но сейчас, конечно же, прочитала бы уже по-другому. И прямо «изнутри» ситуации. Мне хотелось обнаружить нечто, ставшее для персонажей этих книг спасением в подобных обстоятельствах. Найти рецепт выживания и вцепиться в него…

Незадолго до моего заключения, готовясь к нашему кинопроекту про летчика Девятаева, который во время войны убежал из немецкого концлагеря, я прочитала книгу Виктора Франкла «Сказать жизни “Да!”» – об Освенциме. Я помнила, какой силой и желанием жить наполнила меня эта книга тогда, при первом прочтении. И вот, оказавшись в тюрьме, я страстно захотела ее перечитать. Там были