или для своих сокамерниц. Только последнее озвучивалось секретным шепотом. Нарисовав открытку, я передавала ее заказчице – также секретно, спрятав ее между страниц какого-нибудь журнала. Чтобы никто ничего не заподозрил, и приятный сюрприз не был бы испорчен. Так я стала единственным негласным поверенным во всех дружеских отношениях, которые заводились в камере. Потому что только мне открывалось, кто к кому испытывает симпатию, кто чьи дни рождения помнит, кто кого поздравляет с Восьмым марта, Валентином или Новым годом. И в эти праздники для меня, конечно же, наступали горячие денечки. Мне приходилось рисовать по двадцать открыток в день. Я порядком уставала под конец, но рисование было моей отрадой, да и видеть потом сияющие лица, получающие эти открытки, было безумно приятно.

Может, еще и поэтому моим карандашным запасом был озабочен уже весь коллектив. Пару раз во время обысков старшей по камере приходилось уламывать дежуров оставить найденные цветные карандаши в покое. И хотя в большие камеры приходили в основном за телефонами – не вмешивайся старшая – могли унести под раздачу много чего. Из вредности. В том числе и карандаши…

Моя «миссия»

Самой главной своей задачей я считала создание иллюстраций из тюремной жизни и портретов заключенных…

Как это началось? Уже спустя день пребывания в СИЗО, я поняла, что весь этот мертвенно-бетонный мир, лишенный какого-то подобия тепла, цвета и уюта, настолько ненормален, настолько отличается от наружного мира, настолько скрыт от него – ведь здесь официально нельзя фотографировать, да и неофициально никто никогда этого почти не делает – что я решила отобразить все это житье-бытье в рисунках. И явить их всему свету. Такой вот у меня появился план. Чтобы не было совсем бессмысленным мое здешнее пребывание. Конечно, я в каком-то смысле «пудрила сама себе мозги», пытаясь придать этой тюремной жизни хоть какое-то подобие смысла, придумать себе хрупкую миссию – «показать всему свету мир СИЗО»…

В моей памяти навсегда отпечатались картины, которые мне довелось увидеть с момента ареста: суд по мере пресечения, няня-убийца, «обезьянник», личный досмотр, душевая на «сборке», карантин… И я очень быстро набросала эти пять-шесть рисунков. То, что я рисовала, сидя на полу, на матраце, невозможно было скрыть от снующих мимо сокамерниц. Но попросила посмотреть только Тамара. Я протянула ей рисунки и объяснила, что как только придет мой адвокат, я передам их на «волю». И Тамара пришла в дикую ажитацию – у нее аж глаза заблестели. Еще бы, начиналась какая-то новая интересная движуха в этой серой рутине! «Только спрячь получше, мало ли что – такая тема все-таки…» Я и сама понимала, что вряд ли люди в погонах будут в восторге от такой популяризации их бытия. Хотя сейчас-то понимаю, что формально – по закону – в этом рисовании не было никакого «нарушения».

Когда открылась корма и дежур произнес: «Вебер, с документами» – эта кодовая фраза означала, что меня сейчас выведут на «следку», в следственные кабинеты – я стала лихорадочно одеваться. Был март, лежал снег, я надела пуховик и сапоги. У меня не было никаких документов, и единственное, что я придумала – скрутить рисунки в рулон, и засунуть в сапог, под спортивные штаны, которые были широкими, и висели эдакими матросскими трубами.

Я вышла из камеры, дежур стал меня методично обхлопывать, но к сапогам нагибаться не стал. Сердце у меня в этот момент билось как очумелое. У меня было полное ощущение, что я отъявленная преступница и что совершаю в данный момент нечто совсем несусветное…

Но рефлексировать и переживать в этих стенах тебе особо не давали. Меня быстренько повели по коридору спецблока, потом по улице мимо ворот, к неприметной дверке. Подняли на второй этаж, я прошла по самой «следке» и вошла в нужный кабинет. И все это время, пока я шла, я чувствовала, как скрученные в рулон картинки скрипят, шуршат, и вроде бы с каждым шагом разворачиваются. И начинают пониматься вверх от трения. И вот-вот выскочат из сапога. Они почти и выскочили, но уперлись в штанину, которая раздулась совсем как парус. К счастью, эту трансформацию никто не заметил.

Я вошла в следственный кабинет. Марк! Как и обещал – пришел так быстро, как только смог! Хотя я только потом поняла, чего ему стоило сдержать свое обещание! Ведь для того, чтобы попасть в СИЗО, адвокат должен приехать сюда на рассвете и умудриться всеми правдами и неправдами встроиться в адвокатско-следовательскую очередь, в которую по официальным правилам нужно записываться аж за пару недель. Но Марк понимал, насколько жизненно необходимым было мне, свежеарестованной, увидеть своего адвоката, и совершил-таки невозможное – пришел!

Я бросилась ему на шею и, конечно же, разрыдалась. Слезы душили меня все эти несколько дней, но я не могла позволить себе плакать перед чужими, недружелюбно настроенными ко мне людьми. Успокоившись, сидя за столом напротив Марка, я спросила его тихонько:

– А… Здесь кто-то слушает то, о чем мы говорим?

– Ну да, вообще слушают. Только не в этом кабинете. Можешь спокойно говорить…

Как мне потом рассказали, только в двух кабинетах «следки» была подслушивающая аппаратура. И узнать об этом было легко – в кабинетах должны стоять небольшие тумбочки или ящики. Но здесь было пусто.

Я вытащила рисунки и передала их Марку. Говорю, что вот, мол, решила нарисовать как тут и что. И попросила передать ребятам, пусть выложат в Инстаграм[5]. Написала на бумажке логин и пароль. Марк, конечно, удивился – случай в его практике уникальный, но и виду не подал. Быстро накрыл мои рисунки какими-то бумагами – все-таки под потолком видеокамеры! И засунул всю эту кучу в свою папку. Так состоялся наш первый арт-трансфер.

Но, на самом деле, этот способ никуда не годился! Во-первых, спрятанные таким образом рисунки точно приобретали признаки какой-то нелегальщины. Мне же хотелось максимально ее нивелировать. Во-вторых, от нахождения в сапоге все довольно-таки сильно помялось. Поэтому дальше я стала готовить целую стопку бумаг по своему делу и между ними засовывать рисунки. И выходила из камеры уже с этой папкой.

Однако на спецблоке дежура все всегда досматривали и проверяли. В том числе частенько залезали в бумаги. И в конце концов я нарвалась на неприятности.

Случилось это так. Когда Марк пришел ко мне в следующий раз, он принес записку от моих ребят, где было сказано, что рисунки они получили. Что это «крутая тема», и, мол, я должна рисовать про это как можно больше, потом все это вырастет в проект – выставку или еще что-то… И что я должна сделать