Он преувеличенно тяжко вздыхает.

– Вообще-то я имел в виду себя. Это у меня красивое лицо.

Кай наклоняется и начинает изучать замок. Рука с длинными пальцами упирается в дверцу шкафа, профиль юноши обращен ко мне.

– С таким лицом, наверное, многое сходит с рук, – говорю я.

Кай просовывает кончик моего ножа между замком и шкафом. Немного двигает механизм.

– Что ты имеешь в виду?

– Не что, а кого. Красавчика вроде тебя.

Он ухмыляется. Я закатываю глаза.

– Забудь. Если скажу еще что-нибудь, то ты раздуешься от гордости так, что не сможешь пролезть через двойные двери на выходе.

Он решительно толкает ящик, и тот открывается. Затем возвращает мне нож замысловатым жестом. Я убираю нож в ножны и выдвигаю ящик.

Внутри стоит ряд из по меньшей мере сотни пластиковых футляров, в каждом из которых лежит диск диаметром с мою ладонь. Кай берет один футляр наугад и вертит его в руках.

– Давненько такие не видел. Хорошо, что финансирование племени закончилось до того, как они успели слить содержимое на внешние сайты. Тогда и диски им бы стали не нужны.

Я беру один из дисков и смотрю через него на тусклый свет, проникающий сквозь высокие окна.

– Как думаешь, у них есть проигрыватель для CD-дисков?

– Уверен, в библиотеке где-то должен быть. Просто надо его найти.

– Еще бы понимать, где искать…

– Не волнуйся, я найду. – Он рассеянно чешет за ухом. – Но сначала хочу их каталогизировать.

– Что, прямо все?

– Нет, только этот ящик. Но даже на него придется убить какое-то время.

– Хорошо. Работай на здоровье. А я пока разведаю окрестности.

– Конечно, – отвечает Кай. Он уже сосредоточился на записанных дисках, проговаривая имена на этикетках – Аткитти, Бэхе, Бегей, Битсью – и сортируя их по алфавиту.

– Эй! – Я стучу костяшками пальцев по стенке шкафа. – Если что-нибудь увидишь, кричи погромче.

Он поднимает голову, словно удивляясь, что я еще здесь и разговариваю с ним.

– Со мной все будет в порядке, Мэгз. Серьезно.

Я бросаю на него последний взгляд. Лоб Кая сосредоточенно нахмурен, пальцы порхают среди дисков, губы произносят имена навахо. Одна часть меня хочет остаться и посмотреть, как он работает. Другая жаждет выбраться из мертвой коробки библиотеки и посмотреть, что, черт возьми, случилось в Краун-Пойнте. Я беру дробовик и иду к выходу.

Я выхожу из библиотеки и после тусклого сумрака помещения какое-то время привыкаю к ярко-голубому небу пустыни. Через парковку библиотеки дует ветер, и я улавливаю запах озона. Чувствую прежний металлический запах от остатков пожара. И прямо здесь, на пороге, меня осеняет догадка: никто не пытался сжечь библиотеку, по крайней мере, вручную. В нее просто ударила молния.

Единственная проблема в том, что в Динете не было дождя по меньшей мере полгода. Я знаю, что в этом нет ничего невозможного: бывали случаи, когда удары «сухих» молний становились причиной случайных пожаров. Но есть и другое, более вероятное объяснение.

Нейзгани.

Что бы ни случилось здесь, но убийство такого огромного числа людей не могло не привлечь его внимания. Он исчез из моей жизни на девять месяцев, но это не значит, что он прекратил охотиться на чудовищ. Возможно, он занимался этим без меня.

Я давлю в себе внезапный приступ паники. Я не готова пока встретиться с ним лицом к лицу. И, возможно, никогда не буду готова. Но, с другой стороны, ничего на свете я не хочу больше, чем встречи с ним. Я вытираю внезапно вспотевшие руки о штаны и говорю себе, что все будет хорошо. Хотя и понимаю, что это ложь.

Наш последний день, проведенный вместе, выдался ярким и холодным. Январь на Черном Плато. Мы разбили лагерь в мрачной тени Дзилижиин – самой Черной Горы – характерного насыпного холма из черного шлама от заброшенной угольной шахты, расположенной всего в нескольких милях к северу.

Старая шахта терзает Черное Плато, как всякий призрак. Когда-то эта часть резервации процветала. Здесь были рабочие места, сюда шли арендные платежи и лицензионные отчисления. Но вместе с большими деньгами появились жуликоватые адвокаты, двурушничество, насильственное перемещение жителей, загрязнение воды, рак.

Знание об этом беспокоит меня, подталкивает мои чудовищные инстинкты, заставляет поднять силу кланов на поверхность, будто жизнь моя в опасности только оттого, что я нахожусь здесь. По спине пробегает дрожь, не имеющая никакого отношения к минусовой температуре. Уродство, болезни, потери, несчастья – все это по-прежнему живет тут, несмотря на то что люди уже сбежали. Они окрашивают черные пласты земли в нечто более темное и смертоносное, чем просто необработанный уголь.

Нейзгани чувствует то же самое. Он беспокойно расхаживает вокруг маленького костра, который я развела, чтобы немного разогнать зимний холод. Его кремниевые доспехи ярко блестят в зимнем свете. Его прекрасные мокасины оставляют небольшие трещинки на сковавшей землю корке льда. Этот тонкий серебристый ледяной слой мог показаться даже красивым, если бы к теперешнему моменту я уже не отморозила себе всю задницу. Я сутулюсь и жмусь поближе к огню. Мы сидим здесь почти час, а он все ходит и смотрит в сторону заброшенной шахты. А я все жду, когда он заговорит.

В его молчании нет ничего необычного. Мы часто молчим целыми днями. Но обычно это знакомая тишина – общий умиротворяющий покой. Но сегодня утром я почувствовала между нами некоторое отчуждение. Так бывает между мужчиной и женщиной. Между бессмертным и пятипалой. Между героем легенд и мною – непонятно кем. Не знаю, клянет ли он меня как человека за то, что стало с Черным Плато, или думает о чем-то своем – не имеющем ко мне никакого отношения. Но сейчас я чувствую себя абсолютно одинокой – несмотря на то что он стоит в нескольких футах.

– Что будем делать? – спрашиваю я уже не в первый раз. Голос мой дрожит, но не от холода и даже не от беспокойства, вызванного его странной сдержанностью.

Это от волнения. Мне не терпится поохотиться.

Он проигнорировал четыре моих первых вопроса, но в этот раз оглянулся со слегка потемневшим лицом. Его явно обуревают какие-то эмоции.

– Это место как болезнь, – говорит он.

– Мне тут тоже не особо нравится, – отвечаю я, плотнее закутываясь в пальто и протягивая руки к огню. – Но ведь это ты сказал, что мы должны сюда прийти. Что были сообщения о монстрах возле шахты.

– О Плохих Людях, – поправляет он меня, и лицо его суровеет еще больше.

«Плохие Люди» – это юридический термин. Он употребляется со времен договора, который дает нам право охотиться на монстров, людей и прочих существ так, чтобы в случае чьей-то внезапной смерти не стало припекать между булками у представителей закона. Мне не совсем ясно, зачем эти юридические заморочки нужны теперь – когда не стало уже самих Соединенных Штатов. Тем более что и тогда федералы не особо соблюдали свою часть договора. Но термин тем не менее прижился – несмотря на то что кажется немного глупым беспокоиться, как называть того, кого собираешься убить.