Селлерсу никогда не придет в голову использовать в нападении иное оружие, кроме языка. На худой конец, ужимки и уловки. Селлерс жестом подзывает Ванессу к себе. Размеренно перечисляет все, что желает заказать. Ванесса с отчаянием во взгляде кивает. Сколько всего надо запомнить. Она удаляется к бару и вскоре возвращается, неся на подносе множество чашечек с разнообразными видами кофе и штабель тарелок с легкими закусками. Она с трудом удерживает поднос в руках. Подходит сначала к Селлерсу и ставит на столик две чашки с кофе, но Селлерс поправляет ее, она забирает чашки с собой и не без напряжения переносит весь перегруженный поднос к столику Хрюшона, расставляет чашечки с кофе, одну за другой, и в общей сложности семь блюдец салями с фенхелем; Хрюшон с компанией молча наблюдают. И когда Ванесса, выглядящая несколько пришибленной, заканчивает свое дело, на столике 10 оказывается девять двойных американо и один кофе по-турецки, в дополнение к куче салями с фенхелем. Ванесса смотрит на дело своих рук. Что она натворила?

– Юхансен! – выкликает Селлерс. Музыка стихает.

– Schweigt stille, plaudert nicht!

Юхансен обрушивает на зал «Кофейную кантату» Баха.

Разумеется, до рукоприкладства не доходит, но не обходится и без заварушки. Блез поднимается и идет к столику Селлерса. Братланн, со своим привычно воинственным настроем, поднимается и движется навстречу Блезу. Они останавливаются в неловкой близости друг от друга. Братланн на добрые десять сантиметров ниже Блеза, Блез далеко впереди Братланна в том, что касается умения хорошо одеваться.

– Это вы кофе заказывали? – говорит Блез.

– Да, я без конца заказываю кофе, – говорит Братланн.

– Или, может быть, он? – Блез показывает на Селлерса.

– Вы что, кофе не любите? – говорит Братланн.

– А?

– Капли с барского стола?

– Я не понимаю, что происходит? – говорит Блез.

– Правила приличия. На вас они тоже распространяются. Вы в ресторане находитесь.

– Это что такое?

Блез разводит руками и оглядывается в поисках подтверждения абсурдности раздающихся из уст Братланна слов. Он как бы ничего не понимает. Сбитая с толку Ванесса начинает перетаскивать кофе и салями с фенхелем со столика Хрюшона назад, на столик Селлерса. Метрдотель и я приближаемся к скандалистам с противоположных сторон. Мэтр просит их успокоиться. Братланн не обращает на это внимания, но Блез, будучи воспитанным человеком, подчиняется. Делает шаг назад. Я кладу руку на плечо Братланну, чтобы попридержать его, но он выворачивается как какой-нибудь подросток.

– Фy! – говорит он, тыча в Блеза указательным пальцем.

Мэтр обхватывает ошеломленного Блеза за предплечье, другую руку кладет ему на аккуратно подбритый затылок. И отводит благоухающего джентльмена назад к столику Хрюшона. Уймется ли Братланн наконец? О ужас, он подцепляет с одного из блюдец с закуской хвостик салями с фенхелем. Но не успевает он запустить им в Блеза, в Даму-детку, или слопать его, или что он там собирался с ним сделать, как Селлерс шлепает его по кисти, и колбасный хвостик выскакивает из пальцев Братланна. «Эй!» – резко вскрикиваю я. Хвостик салями летит по пологой навесной траектории и хлопается прямо о стекло прелестного ассамбляжа Изы Генцкен, висящего в рамочке чуть выше и правее столика 15; оттуда он скатывается за весьма монструозную батарею отопления, покрытую бесчисленными слоями облезающего блестящего лака. Метрдотель реагирует решительно, как-то даже дернувшись, вскинувшись.

– С Генцкен поаккуратнее! – выкликает он, показывая негнущимся пальцем на произведение искусства.

Салями с фенхелем оставляют на обрамленном стекле сальное пятно. Колбасный хвостик валяется теперь за батареей в пыли, грязи и жире. Селлерс жмурится. Щурится. Вид у него такой, будто он пытается сфокусировать взгляд на жирном пятне, оставшемся на Генцкен. В смысле, старается разглядеть его получше, рассмотреть поподробнее.

– Генцкен протри, – говорит Метрдотель грубым голосом.

Я тут же отправляюсь на кухню за аэрозолем «Джиф». Повар отрывает взгляд от фламбировки и смотрит на меня, услышал, должно быть, что в зале переполох, но вопросов он никогда никаких не задает. Есть у него, у повара, такое свойство: он знает, что происходит в обеденном зале, хотя сам находится в другом месте. А пока я протираю стекло, ко мне подходит Хрюшон и интересуется, не повреждена ли картина. Да ничего, все в порядке. Это всего-навсего жир. Но тут он снова принимается за свое. Ему хочется поговорить. Как это некстати, говорит он, этот инцидент. Ведь Хрюшон-то хотел, чтобы я представил его Селлерсу. Дело в том, что Хрюшон случайно натолкнулся на одно произведение искусства, и надо бы, чтобы его посмотрел компетентный человек. К тому же такой, как бы это выразиться, говорит Хрюшон, чтобы он как бы неофициально его посмотрел. Этот Селлерс компетентен, как они поняли. Возможно, и так, без энтузиазма откликаюсь я. Мне бы не хотелось впутывать в это администрацию ресторана, говорит Хрюшон. Лучше всего, если бы вы, с вашим многолетним опытом, представили меня Селлерсу, говорит Хрюшон. Больше от вас ничего не потребуется.

Я вежливо отказываюсь. Это выходит далеко за рамки моих служебных полномочий, говорю я. Мне бы не хотелось вмешиваться в это дело. Поднимите этот вопрос с исполнительным директором (M. Хилл). Нет, вы меня не поняли, говорит Хрюшон. У Блеза дома сейчас находится настоящая жемчужина (Да, сейчас он хранит у себя одну из небольших портретных зарисовок Ганса Гольбейна-младшего, не из самых известных, чуточку блеклую, но это тем не менее Гольбейн, один из рисунков серии, созданной при дворе Тюдоров, не больше и не меньше), и ему требуется обсудить ее с кем-нибудь, кто не станет потом трезвонить об этом на каждом углу. Как полагает Хрюшон, Селлерс не станет. Блез подумывает преподнести эту вещь в дар. Нет, извините, повторяю я. Гольбейн? Нет, нет. Я без обиняков скажу, с этим вам, господин Грэхем, придется разбираться самому. Я в это вмешиваться не хочу. Но нужно, чтобы меня ему представили, говорит Хрюшон. Придется вам представиться самому, говорю я, ошарашенный собственной прямотой. Хрюшон человек старой закалки, ему вынь да подай, чтобы его представили.

Засим Хрюшон удаляется. Щеголеватый Блез рыночно-свободным шагом подходит к суконной портьере и скрывается за ней. Дама-детка остается сидеть. Я продолжаю начищать Генцкен, хочу быть уверенным, что не останется жирного пятна. Посреди зала стоит Мэтр. Застыл как истукан. Лицо Метрдотеля, и всегда отливающее пропитой синюшностью, нездоровым румянцем, приобрело в данной ситуации более глубокий оттенок. На мой взгляд, Даме-детке следовало бы удалиться. Следовало бы приличия ради покинуть заведение, дать поднятой волне улечься. Но нет, сидит и сидит как бацилла какая-нибудь. Правда, пересаживается за другой столик, один из тех небольших, с мраморной столешницей, что возле входа; но не уходит. Как бы ее выставить?

У Селлерса вид рассеянный, взгляд устремлен вдаль; по всей видимости, разыгравшаяся здесь неприятная сцена никоим образом его не обеспокоила. Его спутники уж в который раз повторяют заказ на «моретти» – все, кроме Братланна, который зациклился на идиотском калифорнийском шардоне. Уже миновало четыре часа, скоро половина пятого. Вот и Эдгар, придерживает портьеру для Анны, которая шустро проскальзывает у него под рукой; на ее детском личике, в самом центре физиономии, если можно так выразиться, сияет улыбка.